— Но я не хочу… — начал было он, однако не стал продолжать.

Селим выглядел сбитым с толку. Ратьен жалобно сказал:

— Вы хотели высказаться по моему делу, мистер Свобода.

— Хотел.

Маленький человечек зажег еще одну сигарету и глубоко затянулся. Его глаза, поразительно и волнующе синие на лице, подобном лицу мумии, скользили от экрана к экрану.

— Комиссар Новиков мог бы привести вам вполне подходящее объяснение упадка астронавтики: все больше людей и все меньше ресурсов с каждым днем. Мы так же не можем позволить себе межзвездную разведку, как и создание представительного правительства. Следы того и другого уничтожаются так быстро, как только позволяет наша боль, а также боль конституционалистов. Насколько мне известно, однако, скорость этого процесса все же не так высока, как того хотелось бы некоторым из вас, джентльмены. Но двадцать лет назад правительство, слишком грубо подталкивая социальные перемены, спровоцировало Североамериканское восстание.

Свобода ухмыльнулся.

— Так что вы должны принять этот урок к сведению и не подстрекать Министерство Астронавтики к мятежу. Легче поддерживать в действии несколько звездолетов еще на десяток—другой лет, чем штурмовать баррикады из картотек, обороняемые доведенными до отчаяния бюрократами, которые будут размахивать окровавленными в трех измерениях флагами. Но, со своей стороны, мистер Ратьен не должен ожидать, что мы будем не только расширять, но даже и содержать его флот.

— Мистер Свобода!.. — задохнулся Ратьен.

Селим откашлялся.

— Всем нам известно незаурядное чувство юмора Комиссара Психологии, — сказал он тусклым голосом. — Но поскольку он упомянул конституционалистов, я предполагаю, он тем самым хотел дать понять, что пора переходить к главному.

Все обратили взгляды на Свободу и замерли, ожидая. Он окутал себя клубами сигаретного дыма и ответил:

— Отлично. Осмелюсь сказать, травля Комиссаров — жестокий спорт, которому я лично предпочел бы охоту на улицах за хорошенькими девушками-Гражданками и проведение с ними специального инструктажа в течение нескольких недель.

На сей раз Свободу наградил свирепым взглядом Ларкин, Шеф Морских Культур.

— Возможно, — продолжал как ни в чем не бывало Свобода, — сне все из вас знают, каков главный вопрос сегодняшней конференции. Я представил на рассмотрение Премьера, мистера Чандры и Коменданта Северной Америки новый рапорт о конституционалистах. Он оказался таким спорным, что для его обсуждения решено было пригласить всю Комиссию Стражей.

Он кивнул Селиму. Грубое сероватое лицо Премьера казалось — немного испуганным. Впечатление было такое, что именно Свобода дал ему разрешение начать. Он вздохнул, заглянул в бумаги, лежавшие на его столе, и сказал:

— Вся беда в том, что конституционалистов нельзя рассматривать как политическую группу. Если б это было так, мы бы хоть завтра выловили их всех. У них нет даже формальной организации и какого бы то ни было соглашения, которое бы их объединяло. Единственное общее между ними — их философия.

— Плохо, — пробормотал Свобода, — философские учения рационализируют эмоциональные отношения. Их философия — это самое натуральное смещение к фрейдизму.

— Что это такое? — поинтересовался Новиков.

— Вам следовало бы знать, — сладким голосом промолвил Свобода. — Вы в этом деле неплохой специалист. Однако продолжим. Официально термин «конституционализм» лишь отражает отношение к физическому миру, которое подразумевает, что мысли основаны на конституции (или составе) реальности. Можно было бы назвать это антимистицизмом. Но я вырос здесь, в Северной Америке, где половина населения все еще говорит по-английски. И я могу вас заверить, что в английском языке слово «конституция» имеет дополнительную смысловую нагрузку. Североамериканское восстание было вызвано тем, что Федеральное правительство постоянно и самым демонстративным образом нарушало даже не дух старой, бедной, много раз исправленной Конституции (к чему, кстати, оно и само приложило руку), а саму букву этой Конституции.

— Все это я прекрасно знаю, — сказал Чандра. — Не думайте, что я не занимался изучением этих так называемых философов. Я знаю, что многие из них участвовали в восстании, а если не они, так их отцы. Но они не представляют опасности. У них бывают междуусобные стычки, но это не самый худший класс. Сейчас у них нет причины, чтобы поднять еще один бесплодный бунт.

Чандра пожал плечами.

— Большинство из них достаточно сообразительны, чтобы понять, что Билль о правах, или как он еще там назывался, просто не имел никакого смысла на континенте, где из полумиллиардного населения восемьдесят процентов неграмотных.

— А кто они такие? — спросил Дилоло — Глава Сельского Хозяйства.

— В основном североамериканцы, — ответил Свобода. — Я имею в виду, из коренных переселенцев, а не из тех, кто позднее эмигрировал сюда с Востока. Но их догмы распространяются среди образованных Граждан всех национальностей, по всему миру. Я предполагаю, что если бы вы провели опрос, то обнаружили бы, что четверть всего грамотного населения — а среди ученых и того больше — по существу признают доктрину конституционалистов. Хотя, конечно, не все из них сознательно относят себя к их числу.

Остальные внимательно слушали, не делая попыток прокомментировать его слова.

— Другими словами, — сказал Чандра, — это не просто новая религия. Она не для низов, но и не для Стражей и, как правило, — он посмотрел на Свободу долгим взглядом, — не для Граждан высшего уровня. Это я уже знаю. Это тоже составляло предмет моего изучения. И я выяснил, что конституционализм привлекает в основном людей, которым приходится много работать, зажиточных, но не богатых. Солидные и умеренные, они слегка увеличивают состояние отцов и мечтают, чтобы у сыновей оно было еще больше. Такие люди не могут быть революционерами.

— И все-таки, — возразил Свобода, — конституционализм набирает силу с быстротой, несколько неожиданной, если вспомнить, сколь немногочисленны были прежде его официальных последователи.

— Как? — осведомился Ларкин.

— Вам теперь приходится оставлять в покое дочек ваших инженеров, не так ли? — вопросом на вопрос ответил Свобода.

— При чем тут… Я имею в виду… объясните вашу мысль, прежде чем я предъявлю свои возражения!

Свобода усмехнулся. Он мог вывести Ларкина из себя всегда, когда ему хотелось.

— У Стражей есть власть, — произнес он, — но и оставшиеся на Земле средние классы имеют определенное влияние. Здесь есть одна тонкость. Массы не пытаются подражать Стражам, да и практически не подчиняются нам. Слишком велика между ними пропасть. Их естественные лидеры — Граждане нижне-среднего уровня. А уж они, в свою очередь, смотрят на средние и верхне-средние классы. Что же касается нас, Стражей, — мы можем издать указ об ирригации Марокко и согнать миллионы заключенных на рытье каналов, но лишь при том условии, что инженер из верхне-среднего класса убедит нас в осуществимости такого мероприятия. Возможно, именно он и мог бы подать нам подобную идею! Опасность конституционализма заключается в том, что он, похоже, может привести средний класс к осознанию своей потенциальной силы, что побудит их потребовать соответствующего количества голосов в правительстве. А это будет для нас, я бы сказал, смерти подобно.

Наступила пауза. Свобода докурил сигарету и зажег другую. Он почувствовал, что в горле у него клокочет. Ни один биомедик в мире не в силах возместить вред, наносимый им своим легким и бронхам. «Но что же делать?» — думал он во тьме своего уединения.

Селим сказал:

— Речь идет не об угрозе персонально нам, джентльмены. Но Комиссар Психологии убедил меня в том, что, если нам дороги наши дети и внуки, мы должны серьезно обдумать этот вопрос.

— Я надеюсь, вы не имеете в виду массовый арест конституционалистов? — спросил взволнованный Ларкин. — Да это и невозможно! Мне известно, сколь многие из моего ведущего технического персонала… я хочу сказать, что это было бы бедствием для каждого океанического города на Земле!