Барабанный бой заглушил голоса возмущенных представителей народа…

Недавно назначенный первоприсутствующий Кол­легии иностранных дел граф Федор Растопчин докла­дывал о крупном повороте французских событий. Вы­слушав его, Павел I заметил:

— Пожалуй, нынче Бонапарт в самодержцы стре­мится. Сие для нас приемлемо. — Павел всегда радел за порядок во всех делах. — Думается, нам безразлично, кто будет царствовать во Франции, лишь бы правление там было монархическое. Быть может, нам вернуться к дружбе с Бонапартом? Благо уж и австрийцы не по­могают, а только пакостят.

Растопчин воспользовался настроением царя и по­спешил изложить свои мысли:

—    Ваше величество, совершенно правильно мыс­лите — настала пора отойти нам от союза с Австрией. Более того, английская корона хитростью и деньгами против Бонапарта вооружила все державы…

—    И нас, грешных, — вдруг захохотав, перебил Павел Растопчина.

Граф льстиво заулыбался царской шутке, но вскоре согнал улыбку с лица. Павел уже не смеялся. Похоже, он вдруг неожиданно вспомнил о чем-то.

— Не откладывая, заготовь рескрипт на Корфу Ушакову. Пускай возвращается. Не для чего таскать каштаны из пламени британцам…

Накануне прихода Сенявина в Мессину Ушаков по­лучил императорский рескрипт: «Эскадрам забрать войска и следовать в Черноморские порты».

* * *

И вот настало время все, добытое трудами велики­ми, жертвами немалыми, оставлять…

На Корфу шесть кораблей «в великой крайности на­ходились и великого исправления требовали». Припасы, такелаж и материалы из черноморских портов еще не поступили, а брать было неоткуда, да и не на что. Ко­манды жили на полуголодном пайке. «Провианта у нас здесь совсем ничего нет, кроме малого числа суха­рей, — писал Ушаков советнику Италийскому, а зло­счастная Порта Оттоманская совсем ничего не слала. Весьма худое содержание нам от оной, два года уже мо­рят с голоду и все случаются обманы…»

Моряки приступили к ремонту. Начали килевать корабли. Вся подводная часть была изъедена древоточ­цами. Сколько просил Ушаков начать обшивку кораб­лей медью в Севастополе — все напрасно.

В начале мая прислал письмо Нельсон. Поняв, что русские скоро уйдут, спохватился: Ла-Валетта-то так и не взята.

«В настоящий момент я отправляюсь на Мальту, где буду иметь бесконечное удовольствие встретиться с вашим превосходительством, чтобы сообща положить конец знаменитой экспедиции Бонапарта и вырвать у него последние остатки его побед».

Ушаков, прочитав, отложил письмо. Было время, были возможности, была охота немалая помериться силами на Мальте. Но все это было в прошлом…

Через три недели вернулся из Генуэзского залива Пустошкин. Неделю спустя на рейде Корфу бросил якорь отряд Карцова. Собирались в дальнюю дорогу, домой.

Приехали как-то к Федору Федоровичу депутаты из континентального города Парги с прошением. Слезно молили о присоединении их к Ионической республике, просили позволения поднять на своей крепости россий­ский флаг. Превеза и другие города просили защитить их от насилий турок…

Ушаков всякий раз пытался обнадежить жителей, разрешил поднять русский флаг и просил вице-канцле­ра Растопчина «…чтобы всякие притеснения единовер­ных наших отвратить своею защитою, ибо некоторые слабые из оных людей, не видя спасительных способов, чтобы освободиться от страшного гонения, даже при­ступают к перемене закона. Такое состояние их при бытности моей здесь со флотом весьма чувствительно, и долгом поставляю все сие доносить… и прочить если что возможно, не оставить вашим ходатайством о по­кровительстве. ..»

Дошли слухи до Федора Федоровича, что за хлеб с бедных людей непомерную цену берут. Немедля дал Сенату Ионических островов повеление: «Беспрестан­но слышу я просьбы и жалобы народные и большей ча­стью от бедных людей, не имеющих пропитания, что в рассуждении чрезвычайной дороговизны хлеба сов­сем содержать себя не могут и находятся в бедственном состоянии. Священным долгом поставляю, предлагая напомянуть Сенату Ионических островов войти в рас­смотрение по всей важной части своей должности и приискать способы, чтобы мука и пшеница сюда до­ставляемы были в достаточном количестве, и тем цены привести в таковую умеренность, чтобы можно было покупать людям среднего состояния и бедным…»

Близились дни расставания с республикой Семи ос­тровов. Благодарные жители по-разному выражали свои чувства к русским морякам и их адмиралу. На Ке­фалонии выбили медаль, с одной стороны был изобра­жен Федор Федорович, а по ободку шла надпись: «Зна­менитый, почитаемый Федор Ушаков, главный рус­ский флотоводец. 1800 год». С другой стороны русские корабли и тоже надпись: «Кефалония всех Ионических островов спасителю». Жители острова Итаки также преподнесли медаль, но изобразили адмирала в образе Одиссея, который, по преданию, родился на Итаке. С Занте прислали серебряный, позолоченный щит с изображением семи Ионических островов.

Накануне ухода эскадры на «Святой Павел» прибы­ла делегация депутатов Корфу, с поклоном преподнес­ли шпагу, украшенную алмазами и с надписью: «Корфу освободителю своему Ушакову». Растроганный Фе­дор Федорович, принимая подарки, каждый раз про­сил о главном для него — чтобы после ухода эскадры граждане островов жили дружно, в спокойствии. Сенат Ионических островов выразил признательность за доб­рое правление островами: «…Господин адмирал и кава­лер Ушаков, освободитель и отец Соединенных Иони­ческих островов, признает, что благоденствие оных за­висит от точного наблюдения временной Конститу­ции… и доказательством тому служит добрый поря­док, умеренность и спокойствие, утвержденные на всех островах к общему удовольствию жителей всерадостно восхищенных».

6 июля 1800 года крепостные стены Корфу были сплошь усеяны жителями острова. Флагман поднял сигнал — «С якорей сниматься. Следовать за мной».

Долго не расходились горожане и жители окрестных селений, пока в далеком мареве не растаяли паруса…

Спустя три месяца эскадра прошла Босфор. Вторую ночь не смыкали глаз все команды на кораблях. На са­лингах всматривались в ночную мглу сигнальные мат­росы. Ветер крепчал. Рассвет только что начался, как салинговый на «Святом Павле» закричал: «Вижу бе­рег!» Открылся мыс Херсонесский с сигнальным ог­нем. Мгновение спустя «ура-а-а-а!» загремело на верх­ней палубе флагмана и, подхваченное ветром, понес­лось на остальные корабли…

Ушаков стоял на шканцах в парадном мундире. На обветренном красно-медном лице густые, до бела выгоревшие брови подчеркивали лазурную синеву глаз. Лицо светилось улыбкой. Но далеко в глубине глаз пряталась затаенная грусть.

Минувшая кампания отличалась от всех прежних на Черном море… Впервые он возглавил союзную эска­дру в содружестве с бывшими недругами. Кадыр-бей ни разу не упрекнул его чем-либо, а ведь у него в подчи­нении стояли моряки другой веры, мусульмане. Более того, султан пожаловал ему высшую награду за взятие Корфу. В схватках с французами на море и на суше рус­ские моряки выходили всюду победителями, пленили французские корабли. Сам Суворов хвалил, и восхи­щался действиями моряков. Но кроме боевых успехов на долю флагмана выпали заботы о восстановлении ми­ра и порядка в освобожденных от неприятеля местах. Никаких инструкций и повелений от императора, а жизнь требовала немедленных поступков от флагма­на. И в своих решениях он не отступал от нравственных устоев, которые и исповедовал всю минувшую жизнь. Справедливость, честность и забота о благе каждого че­ловека, не глядя на его кошелек. Быть может, эти по­стулаты крепко вошли в его сознание с детских лет. В семье никогда не поклонялись золотому тельцу и не поступались ради денег своим достоинством.

Ранее, будучи в европейских портах, Ушаков созер­цал нравы и обычаи иноземцев, присматривался к жиз­ненным и державным порядкам, общался с моряками. Разные страны, иные нравы.

В Средиземном море, как представитель России, он ощутил и познал на деле всю меркантильность «союз­ников»-англичан, их лукавость и лицемерие. Воочию наблюдал бессердечность и безжалостность правителей и духовных наставников.