7 сентября русская эскадра вошла в Неаполитан­ский залив. Первым прибыл с визитом к русскому флагману коммодор Троубридж. После привычных приветствий и любезностей, объяснив обстановку в Не­аполе, коммодор попытался откланяться.

—    Каков план действий господина коммодора про­тив французов? — Ушакову не внушали доверия и слишком скоропалительный визит, и явно нервозное поведение англичан.

—    Я имею цель идти на север, — коммодор не­сколько медлил, он был не совсем готов к ответу, — в акваторию Чивита-Веккия, там крейсируют два моих фрегата.

—    Как долго и где будете продолжать плава­ние? — спросил Ушаков.

—    В Палермо, сэр.

Ушаков в упор смотрел в бегающие глаза коммодо­ра, сказал:

— Чивита-Веккия не должна упустить неприяте­ля. Союзные обязательства надобно выполнять.

— Да, сэр, мы будем принимать все меры, по воз­можности…

Ушаков кивком дал понять, что визит окончен: «Из этого союзника ничего не вытянешь».

Спускаясь в шлюпку, Троубридж облегченно вздох­нул.

С наступлением темноты английские корабли вы­скользнули в море и взяли курс на Чивита-Веккию.

После коммодора прибыл с докладом капитан 2-го ранга Белли.

Ознакомившись с рапортом, Ушаков смотрел в упор:

— В капитуляциях, кои мы подписывали, усмат­риваю упущения немалые и по странности, — Федор Федорович не спускал глаз с Белли, — все они написа­ны на пользу англичан.

Краска медленно залила лицо англичанина на рус­ской службе.

— Но не на славу и честь российскую и государя императора, — закончил Ушаков.

Он отпустил Белли. «Сколько можно россиянам сих прихвостней терпеть? А вот, поди же, орден генераль­ский получил от государя, не чета мне, а я не был в хо­датайстве за него».

Вошел адъютант, лейтенант Балабин. Ушаков при­гласил его к столу, вестовой только что принес чай.

— Повеление государя ныне имеем и доверенность корон Обеих Сицилии послать войска в Рим в Чивита-Веккию и прочие места Римской области освобождения для оных от французов, — Федор Федорович отпил чай, с кормы тянуло ночной прохладой. — Даю вам, Петр Иванович, доверенность полную о заключении капитуляции. Надлежит не позже послезавтра выехать к Риму, дабы войска наши упредить.

Балабин понимающе кивнул головой. Прощаясь, адмирал назидал:

— Полковник Скипор с войсками и с неаполитанца­ми выйдут не ранее трех дней спустя, а вы поспешайте…

Федор Федорович еще в Палермо усмотрел в поведе­нии англичан притворство. Разговор с Троубриджем утвердил его в том, что союзники замышляют за его спиной неладное.

На следующий день рано утром на берег свозили де­сант, пушки, амуницию. Для марша на Рим Ушаков выделил 820 офицеров, матросов и солдат под командо­ванием полковника Скипора.

После обеда в сопровождении русского поверенного при короле статского советника Италийского и офице­ров Ушаков съехал на берег и осмотрел Неаполь. По улицам он шел открыто, без вооруженного эскорта. Обыватели, узнав, что это «самый главный русский», останавливались и с почтением кланялись. Все осмот­рел Ушаков, заглянул и в места, где томились плен­ные, на душе стало скверно.

Состоялась его встреча и с кардиналом Руффо. По­следний на все лады расхваливал русских моряков.

— Признание вашего преосвященства снискали войска наши, сие похвально, — Ушаков с любопытст­вом всматривался в откормленное лоснящееся лицо кардинала, — но, — адмирал сделал небольшую пау­зу, — усматриваю нынче в градских кварталах беспо­койств немало. — Метакса переводил довольно медлен­но, итальянский он знал хуже турецкого и английско­го. — Разумею, что казнь виновных начала приводить многих в содрогательство и в сожаление, которое час от часу умножается.

Кардинал прикрыл глазки, ответил:

—   Всевышний Господь карает клятвоотступни­ков…

—   Милосердие и прощение впадших в погрешность богоугодное благодеяние. — Ушаков не мигая смотрел на Руффо. Невольно всплыл в памяти дядя его, настоя­тель Санаксарского монастыря преподобный иеромо­нах Федор, сосланный Екатериной II на десять лет по делу Емельки Пугачева…

«То-то терпели муки за оных бунтовщиков, а ты их в крови топишь. Видимо, слуги Божьи по-разному па­ству свою ограждают».

Ушаков продолжал:

— Ваше превосходительство, полагаюсь на хода­тайство ваше перед его величеством, яко перед отцом, свое отечество и своих подданных любящем; таковое благодеяние восстановит усердие, ревность и повинове­ние законам и наилучшему исполнению повелениев

способствовать будет…

Пока Метакса переводил, Руффо, подняв наконец веки, прищурившись, вглядывался с любопытством в русского адмирала. С одной стороны, внутри у него нарастала волна гнева. Просили за смертельных врагов Церкви, заслуживающих веревки и костра. Но в то же время этот россиянин достаточно мудр и знает цену своим словам. Поход на Рим еще не начался, а без рус­ских там делать нечего…

— Я передам ваши просьбы его величеству. Цер­ковь всегда милосердна к своей пастве. — Кардинал встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Вмешательство русского флагмана возымело свое действие, было спасено много неаполитанских яко­бинцев.

Два дня спустя Ушаков отправил отряд моряков для взятия Рима. Полковника Скипора перед маршем он поучал:

— Возьмете Рим, блюдите там порядок, старайтесь распространять по всему городу прокламации. — Ад­мирал взял со стола лист и передал Скипору: — Опове­стите в разных местах города, раздайте жителям… Всех их щадить, особенно кто повинится… Когда всту­пите с войсками в Рим, старайтесь сохранить дома, что­ бы все имущество жителей не было расхищено; имейте всевозможное старание никого к похищениям не допу­скать; в город должны войти только регулярные вой­ска. И особо. — Ушаков посмотрел на полковника. — Мирные люди не должны страдать при ведении военных действий, пленные не должны подвергаться насилию.

Выйдя на палубу, Скипор с интересом прочел посла­ние адмирала к населению Рима:

«Российские войска… посылаю в Римскую область для освобождения Рима и всей области Римской от зло­вредных и безбожных французов, для восстановления мира, спокойствия, тишины и порядка и для утвержде­ния благоденствия всего римского народа, к восчувство-ванию оного приглашаю храбрых римлян и весь рим­ский народ области соединиться единодушно с войска­ми, мне вверенными… Уверяю при том, что обыватели и все их имения войсками, мне вверенными, будут со­хранены, и я все наивозможные способы и старания употреблю всему оному народу доставить тишину и спо­койствие при таковых объясненных мною благонамеря-ниях. Имею несомненную надежду, что римляне и весь римский народ, приняв в рассмотрение сущую свою пользу, требование мое выполнят непременно».

Строки прокламации возвещали, что в Рим направ­лялись не поработители и насильники…

17 сентября 1799 года отряд русских моряков вы­ступил в поход на Рим. Не прошло и двух недель, как Ушаков узнал о том, чего он опасался больше всего.

Оказалось, что коммодор Троубридж и начальник ко­ролевских войск под Римом тайно подписали капитуля­цию с французами и позволили им в полном составе с оружием и награбленными ценностями выйти из Рима, погрузиться в Чивита-Веккии на корабли и уйти спокой­но на Корсику. Вся эта махинация затеялась ради одно­го — первыми поднять над Римом английский флаг.

Федор Федорович был в гневе. Двуличие Нельсона, обман Троубриджа, лицемерие Руффо. Было от чего не­годовать. Он прекрасно понимал, что англичанин не­гласно получил согласие кардинала.

Ушаков отправил к Руффо советника Италийского, послал приказ Скипору и Балабину прекратить поход на Рим и вернуться в Неаполь.

Руффо внимательно прочитал послание русского адмирала:

«Самовольно и самолично генерал Буркгард подпи­сал капитуляцию. По всем общественным законам ни­кто не имеет права брать на себя освобождение общих неприятелей из мест блокированных, не производя противу их никаких военных действий и не взяв их пленными… тем паче со всяким оружием и со всеми на­грабленными ими вещами и богатствами».