Первыми памятниками хеттской культуры, с которыми столкнулись те, кому принадлежит честь открытия государства хеттов, были статуи хеттских богов. Стройные ряды людей в высоких островерхих шапках, обнаруженные Тексье на стене скального храма в Язылыкая, были богами; человек в позе боксера, стороживший богазкёйские ворота, был богом; колоссальная статуя человека, сидящего на постаменте из двух львов, выкопанная в Каркемише, была статуей бога; женщина с зеркалом, найденная Хуманном в Зинджирли, — богиня; два воина, которые пытаются убить огромного змея на рельефе в Малатии, — тоже боги. Почти половина хеттских скульптур и рельефов, особенно периода великого царства, изображает богов и богинь — и то далеко не всех: «Тысяча богов у хеттов».

Хеттский пантеон, состав которого нам известен всего лишь примерно на 10 процентов, представляет собой пеструю смесь различных ассиро-вавилоно-шумерских, лувийских, хурритских и прежде всего хаттийских элементов; все это нужно присоединить к богам и культам, которые хетты принесли из своей прародины. Разумеется, мы не будем здесь ни анализировать эти культы, ни прослеживать их происхождение и эволюцию; для наших целей будет достаточно упомянуть наиболее важных и интересных с культурно-исторической точки зрения хеттских богов.

Одно из главных хеттских божеств (самого главного у них не было) — бог Грозы из города Хаттусас, от имени которого нам известно лишь окончание: — унас; его супруга была богиней Солнца, но имени ее мы вообще не знаем, ибо оно везде написано лишь идеографически; их сыновья — боги Грозы из городов Нерика и Циппаланда и бог плодородия Телепинус. Грозой ведали также бог Тесуб и его жена Хепа. («Кстати, имя нашей праматери Евы, — замечает Грозный, — по-древнееврейски Хаввы, возникло, видимо, от имени этой хурритской богини Хепы, которое повторяется и в имени иерусалимского князя амарнской эпохи Абди-Хепа. Не случайно Ева, совратительница Адама, получила имя этой хурритской, несемитской богини»). Бог мужской силы — Инар (по-гречески «мужчина» — апёг), бог огня — Агнис[27] (по-латыни «огонь» — ignis), бог ворот — Апулуна (прямой предшественник греческого Аполлона, который у Гомера был, кстати, защитником малоазиатских троянцев от европейских греков), богиня охоты — Рутас (изображавшаяся с оленем, как греческая Артемида, в которую она перевоплотилась). Один из богов хеттского, индоевропейского происхождения — Яяс, «Путник», по мнению Грозного, высказанному, правда, с известными оговорками, превратился в древнеизраильского бога Ягве — христианского Господа. Кроме того, у хеттов было несколько «бесспорно существовавших» богов моря, неба, облаков, гор, колодцев, ветров, хлебов, урожая вообще, и апостол Павел назвал бы их, так же как афинян, набожными, поскольку они почитали и неизвестного бога, и даже не одного. Многие из этих богов похожи на гермафродитов, как христианские ангелы (их точно так же и изображали: в длинных облачениях и с крыльями). Из животных кроме льва большим уважением пользовался бык, святынями которого переполнено «Бычье нагорье», — оно и до сих пор называется в честь этого животного — Тавр (Taurus). Помимо добрых богов хетты имели и злых, и, видимо, именно этим злым богам, которые могли им больше всего навредить, приносили — вполне логично — многочисленные жертвенные дары, дабы их, так сказать, «подкупить».

Ни одного из своих богов хетты — в отличие, например, от христиан — не считали всеведущим; о мудрости некоторых из них они были даже весьма невысокого мнения (эта божественная простоватость была чревата еще более роковыми последствиями, поскольку и такой бог в рамках своей компетенции оставался почти всемогущим). Если хетт хотел чего-нибудь от своего бога, он должен был ему сказать об этом, причем по возможности красиво и убедительно, что не мешало, впрочем, иному молящемуся выложить все напрямик, торговаться и даже осыпать бога упреками, которые у христиан относятся к числу смертных грехов. Это критическое отношение хеттов к богам породило молитвы, часто изумляющие нас содержанием и почти всегда формой, — подлинные образцы ораторского искусства и высокой поэзии. Особенно это относится к молитвам царей, которые одновременно — или даже в первую очередь — были и первосвященниками Хеттской империи.

Разве уступает эта «Молитва во время чумы», написанная царем Мурсилисом, не только силой выражения человеческих страданий, но и формой стихам из «Книги Иова»?

Птица находит убежище в своем гнезде, и гнездо спасает ее. Когда слугу тревожат заботы, он обращается к своему господину. И господин выслушает его с дружеской благосклонностью. И наведет порядок в том, что мучило его. Или, если даже слуга в чем-то провинился, но признался в своей вине господину: «Делай со мной, что хочешь», господин слугу не накажет. Ведь покаявшись господину, он умилостивил его.

Так говорит тот же царь Мурсилис хеттскому богу Грозы, господину своему, в той же самой молитве. А зачем? Чтобы показать ему, сколь милосердными умеют быть люди, в то время как:

Если кто разгневает бога, разве не убьет его бог, и не только его одного? Разве не погубит и его жену, его детей, его потомков, его родственников, его слуг и служанок, его скот, его овец, его урожай, разве не навлечет на него грозную кару?

Можно ли не Повторить здесь вопроса, которым заключила М. Римшнайдер свой разбор Завещания Хаттусилиса: «Если так писали цари, то как же писали поэты?»