Исполнитель замысла Винклера
Грозный, разумеется, был постоянно в курсе всех новинок, касавшихся древнего Востока. После находок в Богазкёе он ожидал, что за решение хеттской проблемы возьмется прежде всего сам Винклер. Когда же не последовало никаких попыток расшифровать таблицы, он решил обратиться к Вайднеру в Берлин, к Бёлю в Гронинген и даже к самому великому Винклеру. Шла Весна 1910 года, и эта не совсем точная дата является все же первой установленной датой, когда имя чешского ученого соединилось с именем забытого и вновь открытого древнего народа, образовав нерасторжимое единство — Грозный и хетты.
Полученные ответы его удовлетворили: оба ученых уже работают над проблемой, трудится над ней и профессор Вебер. Винклер же ответил очень сердечным письмом и предложил Грозному сотрудничество. А это что-нибудь да значило! Но Грозный видел, что хеттская клинопись в надежных руках, и полностью отдался своей работе «Злаки в древней Вавилонии».
Большой труд закончен, напечатан, поступил в продажу, но о дешифровке хеттских клинописных текстов никаких вестей. Зато появляется нечто иное.
Это было письмо от Германского восточного общества. Поскольку со смертью Винклера «надежда на то, что высокочтимый первооткрыватель сам издаст столь важные для познания древней истории всей Передней Азии тексты, была утрачена… наше Общество оказалось перед необходимостью издать в автографическом виде и в транскрипции все доступные нам клинописные тексты из Богазкёя». В связи с этим Общество вежливо осведомлялось, не пожелал ли бы господин приват-доцент д-р Грозный сотрудничать в этом издании. Подписал письмо «заместитель председателя Германского восточного общества, статс-секретарь имперского Министерства финансов Макс фон Тильман».
Грозный охотно согласился. В феврале 1914 года он получает «официальный, юридически оформленный договор на издание хеттских надписей», а также информацию о положении дел: в Берлине находится лишь часть Богазкёйского архива, «основная масса текстов, исчисляемая примерно 20 тысячами фрагментов, хранится в Оттоманском музее в Стамбуле… Еще при жизни Г. Винклера было поручено Э.Ф; Вайднеру скопировать берлинские тексты, а в январе 1914 года господин д-р Фигулла выехал в Стамбул, чтобы просмотреть тамошние тексты и По возможности скопировать их». Зависит целиком от доброй воли господина доцента д-ра Грозного, когда он пожелает присоединиться к вышеупомянутому д-ру Фигулле и отправиться в Стамбул…
Все это было очень заманчиво: снова увидеть волшебный город над Золотым Рогом и осуществить публикацию наследия Винклера! Но только это отнюдь не целиком зависело от доброй воли господина доцента! Хотя председатель Германского восточного общества был по профессии финансист, он как-то упустил из виду вопрос оплаты поездки Грозного. «Эти важные господа относятся к ученым, как Гёте к Эккерману». Понадобилось два месяца, прежде чем необходимые средства были выделены из бюджета Министерства по делам церкви и просвещения.
9 апреля 1914 года Грозный приезжает в Стамбул и в расчете на долгое пребывание привозит с собой жену. Он решает «жить не в Европе» и снимает маленькую квартиру в Моде — на азиатском берегу этого города, расположенного на двух континентах. Затем он изо дня в день переправляется на каюке — небольшой лодке — из Азии в Европу, на другую сторону, и в Оттоманском музее переписывает вместе с Фигуллой надписи. По вечерам он возвращается, заплывает на километр в море — «ничто так не помогает работнику умственного труда оставаться в форме, как плавание», — и уже дома переписывает тексты латинскими буквами. «Такое упражнение не повредит».
С чего начать?
Сколь загадочен, необычен, не похож ни на один из восточных этот хеттский язык! Разумеется, прочитать его можно без труда, ведь тексты выполнены образцовой аккадской клинописью, но среди огромного множества таблиц — ни единой билингвы, ни одной опорной точки! Грозный, знаток дюжины языков древнего Востока, понимает хеттский язык хуже, «чем ученик приходской школы латынь требника, принадлежащего пану священнику…».
Блуждая с женой по живописным улочкам европейского и азиатского Стамбула, одинаково красивым и наяву и на открытках, но невыносимым для того, кто приехал из чистенького городка на Лабе и живет здесь продолжительное время; восхищаясь архитектурой храма св. Софии или сокрушаясь по поводу безвкусной мешанины венского барокко и коринфских колонн, поддерживающих арку ворот Дольма-Бакче; слушая ученых коллег из музея, превозносящих свободную жизнь в Турции после устранения Абдул-Хамида; стоя на галерее башни Леандра и вспоминая стихи Мюссе и Байрона; поглощая за ужином вареники с абрикосами, — Грозный не переставал размышлять о тайне хеттского языка.
Незнакомые слова незнакомого языка не дают ему покоя, они перекатываются в нем и громыхают, как сорвавшееся с места орудие в трюме «Клеймора» из романа Гюго «Девяносто третий год», который как раз читает госпожа Грозная.
— Этот язык можно объяснить, только исходя из него самого, — отвечает он на вопрос, слышал ли он, что произошло в Сараево. — Но как?…
Однако престарелый монарх подписал манифест «Моим народам», и Грозный уразумел — началась война, и жена должна вернуться домой.
— Неужели ты думаешь, что в моем положении я могу одна ехать в переполненных поездах?
Будущий отец взглянул на нее:
— Что ж, поедем вместе, только я перепишу еще несколько таблиц, штук двести, от силы триста.
В конце августа он получил предписание от консульства немедленно вернуться. Он тщательно упаковал свои тетради, «с таким количеством материала уже можно кое-что сделать. Нет неразгадываемых языков, есть лишь неразгаданные…»
Четыре дня и три ночи ему потом казалось, что колеса экспресса неумолчно твердят: с чего начать? с чего начать?
С чего начал Шампольон? С чего начал Гротефенд? С чего начал Роулинсон? Но ведь тут дело особого рода…
Глава пятая. КАК РАСШИФРОВЫВАЮТСЯ НЕИЗВЕСТНЫЕ ЯЗЫКИ И НЕИЗВЕСТНЫЕ ПИСЬМЕНА
Четыреста видов письма
В 1914 году перед Грозным стояла проблема не расшифровки неизвестного письма, а расшифровки неизвестного языка, запечатленного знакомыми письменами. На первый взгляд эта проблема казалась более легкой, чем дешифровка письма и языка древних египтян и вавилонян. Но, несмотря на это, решить ее долго не удавалось — и не каким-нибудь восторженным дилетантам, а ученым, вооруженным всеми средствами филологической науки и опытом расшифровки египетских иероглифических и вавилонских клинописных текстов. «Именно это и выводило из себя больше всего!».
Расшифровка этих неизвестных письмен неизвестного языка — египетский и вавилонский языки уже более двух тысячелетий были мертвы и забыты — явилась одним из величайших достижений человеческого духа и в то же время одним из наиболее захватывающих этапов научного поиска. Уже одно это вызывает желание отклониться от нашей темы, но мы устояли бы перед искушением, если бы для объяснения метода Грозного не требовалось хотя бы кратко упомянуть о методах предшествующих исследователей и о некоторых особенностях восточного письма.
К тому же этим мы облегчим главу о расшифровке хеттского языка и избежим пространного введения к ней, которое в противном случае было бы необходимо.
В начале этого экскурса в отличие от Библии стоит не слово, а буква. Определение буквы мы опустим, но напомним, что существует три принципиально различных типа письма: предметное, рисуночное и буквенно-звуковое. Мы различаем около четырехсот видов письма (если оставить в стороне всевозможные предшествующие и переходные). Подавляющее большинство их относится к прошлому, и сейчас из них используется лишь около двух десятков.
На самой низшей ступени стоит письмо предметное, к нему относится так называемое узелковое письмо древних персов, китайцев и перуанцев, где слова и фразы выражаются различными по величине узлами на шнуре и расстоянием между ними, или, скажем, руны древних германцев (а возможно, и славян), то есть различные сочетания палочек с отметками, позднее обозначавшиеся и графически.