«Среди восточного великолепия, которым так и брызжет Стамбул», он отыскал Оттоманский музей; Грозный пришел в восторг от его коллекций и дал себе слово во что бы то ни стало вернуться сюда еще раз. Свое намерение он осуществил лишь десять лет спустя, но это относится уже к другой главе.

«Утром мы переправились на пароходике из Галаты на азиатский берег Стамбула, в квартал под названием «Хайдар-паша»… Затем долго ехали вдоль моря по очень живописной местности… На прибрежных склонах расположены виллы стамбульских богачей, окруженные прекрасными садами и парками… Плодородная, заботливо возделанная земля, черешневые, абрикосовые, тутовые деревья, кое-где обширные поля мака… Потом ландшафт приобретает совершенно иной характер, поля и сады уступают место просторным пастбищам, необработанной, порою каменистой земле, а кое-где и болотам. Мы проезжаем типично малоазиатскую местность, которая большей частью представляет собой пустынную степь без поселений и почти без всяких следов человеческой деятельности. Лишь местами пасутся одинокие стада ангорских коз или овец, да кое-где немного оживляют однообразный ландшафт аисты, бродящие в вязкой трясине и взмахивающие своими могучими крыльями».

Это цитата из более поздней работы Бедржиха Грозного, так как о своем первом путешествии «по следам тысячелетий» он не оставил никаких записей, во всяком случае таких, которые давали бы читателю возможность наглядно представить места, по которым он проезжал, и то, какими глазами он на них смотрел. А из личной переписки и опубликованных статей видно, что наряду с природой он замечал и «крайнюю примитивность жизни» населения тех мест, и «вообще низкий уровень всей тамошней жизни, которая во многом напоминает наше европейское средневековье». Это относится как к Турции, так и к Сирии, Палестине и Египту.

Путешествие очень обогатило Грозного: ученый, который до сих пор узнавал Восток лишь по письменным документам в сумерках кабинета, впервые увидел его воочию при ярком солнечном свете. Кроме того, он прямо на местности познакомился с техникой и методами археологической работы, что 20 лет спустя очень ему пригодилось. Но это опять-таки уже другая глава. Здесь же скажем только, что новые раскопки Селлина на горе Таанак были успешны, хотя и не привели к перевороту в науке. Здесь, как и ожидалось, были найдены клинописные тексты, которые Грозный перевел и тоже издал в «Сообщениях Венской академии наук» («Вновь найденные клинописные тексты с Тааннека», 1905). Когда этот труд увидел свет, Грозный уже по-прежнему работал на старом месте в библиотеке и «в свободные вечера» готовил вступительную лекцию, которую он прочел в Венском университете в октябре 1905 года «как приват-доцент семитских языков с собственным взглядом на изучение клинописных текстов».

Об этой его первой лекции дает нам свидетельство академик Ян Рипка, создатель чехословацкой иранистики. В то время он был студентом первого курса философского факультета Венского университета и законспектировал лекцию Грозного, «так как ему импонировало смелое «ы» в чешском имени молодого приват-доцента». В аудитории № 16, откуда открывался прекрасный вид на Рингштрассе, собралась примерно дюжина любопытных. Среди них был Виктор Христиан, впоследствии ставший профессором ассириологии в том же университете; Гарри Торчинел, впоследствии профессор-семитолог в Иерусалимском университете; и Георгиец Какабадзе, впоследствии профессор истории в Тбилисском университете. Однако доцент говорил на чистейшем немецком языке, и Рипка засомневался, действительно ли перед ним соотечественник. Грозный запомнил имя студента, и, когда однажды в библиотеке ему в руки попалось его требование, он подозвал его к окошку и предложил встретиться. «Тайна, которая окружала личность молодого ассириолога, тотчас объяснилась».

Экстраординарный профессор — в полном смысле слова

Вскоре после получения Грозным звания приват-доцента была предпринята попытка перевести его в Пражский университет. Инициатива исходила от профессора Голла, метод интерпретации исторических источников которого мы принимаем настолько же уважительно, насколько не соглашаемся с его толкованием чешской истории. Профессор Голл уже знал Грозного — правда, только заочно, по его труду о деньгах в древнем Вавилоне. Но даже этому аристократу среди чешских профессоров и депутату Венского парламента не удалось добиться создания в Карповом университете кафедры ориенталистики или истории древних веков. Грозный остается в Вене.

Он работает в библиотеке (дни напролет), работает над «Злаками» (в свободные вечера), читает лекции в университете (бесплатно) и пишет статьи в немецкие ассириологические журналы (тоже бесплатно). Это статьи по филологии, хронологии древних вавилонских династий, анализ ассиро-вавилонских мифов и переводы текстов так называемого обелиска Маништусу, одного из древнейших юридических документов мира. Вавилонский царь Маништусу правил с 2335 по 2321 год до нашей эры, то есть примерно за полтысячелетия до первого в истории великого кодификатора бытовавших правовых норм Хаммурапи. Это был кровавый завоеватель, и следует обратить внимание на то, как характеризует его захватнические походы Грозный: «Он переправляется на судах через Персидский залив и разбивает мощную коалицию 32 царей, захватывая иранские серебряные рудники и каменоломни, где добывался дорогостоящий камень. Тут-то и проступает экономическая подоплека шумеро-аккадских завоевательных походов: нехватка всех видов сырья на наносных равнинах Вавилонии».

Не распыляется ли Грозный, занимаясь этими различными и не связанными друг с другом проблемами? Только на первый взгляд. В действительности же каждая из этих статей представляет собой уже готовый отшлифованный камень для большой мозаики, план которой существует пока лишь в голове творца. Уже в то время молодой ученый ставит перед собой смелую, грандиозную цель: написать «Древнейшую историю Передней Азии», задуманную им как широкое полотно, где могла бы быть прослежена история экономики, политики и культуры древних народов, не только «каждого в отдельности», но и «всех вместе» в их взаимосвязях! То, что он в пору своей доцентуры выпустил лишь первый том, то есть проделал подготовительную работу для этого большого синтетического труда, не пошло во вред самому труду. Грозный никогда не терял из виду конечной цели, упорно накапливал материал и лишь 40 лет спустя отважился приняться за свой капитальный труд, будучи, как он говорил, «лучше подготовленным».

Было прямо что-то роковое в том, что все годы упорного труда и научных достижений изобиловали неудачами, разочарованиями и ударами, причиной которых не всегда было неумение Грозного устраивать свои личные дела.

Даже по прошествии 14 лет службы, будучи 6 лет женатым и отцом двух дочерей, он получал меньшее жалованье, чем холостой служащий венского газового завода, живший по соседству с ним в Гринцинге. Надежды на пражскую профессуру не сбылись. В 1913 году он получил предложение из Лейдена участвовать в конкурсе на место профессора только что созданной кафедры ассириологии в тамошнем университете. Он отослал оттиски своих работ и засел за голландский, так что без труда смог прочитать потом вежливое письмо, сообщавшее, что место получил голландский претендент Тиери. Вскоре после этого умер профессор Мюллер. Казалось, что может быть естественнее, если осиротевшую кафедру получит его преемник и единственный крупный ассириолог в Австро-Венгрии? Однако «сверху» пришло указание резервировать место за учеником Грозного

Христианом! Прошло два года, прежде чем ему предложили хотя бы пластырь на эту рану: его милостиво произвели в «экстраординарного профессора со служебными обязанностями» — титул хотя и длинный, но имевший еще продолжение: «без права на оклад».

И все же материальное положение Грозного в ту пору, когда ему присвоили звание экстраординарного профессора, экстраординарного со всех точек зрения, значительно улучшилось. Он получил жилье, питание, одежду за казенный счет, а его непосредственным начальником был уже не угрюмый имперский надворный советник Хаас, а «деликатный» имперский обер-лейтенант Каммергрубер.