Он: Кстати, о несъедобной траве. Не пора ли нам немного подкрепиться?

Она: Ага. Может, вырасту на пару метров.

Уходит, камера гаснет.

Поезд несется дальше, под стук колес.

Кафе.

Она: (отпивая коктейль) Вкусно. Кажется, я уже пьяная.

Он: А какая ты когда пьяная?

Она: Никакая. Ненавижу всех.

Он: И себя?

Она: Нет. Себя ненавижу, когда трезвая. А когда пьяная – люблю.

Он: Расскажи что-нибудь.

Она: Нет. Я лучше послушаю. Вот ты мне скажи, воробей...

Он: Да?

Она: Зачем все эти разговоры? Чтобы потом меня трахнуть?

Он: Конечно.

Она: Правда?

Он: И да и нет.

Она: А зачем еще?

Он: Ты еще не забыла, что тебе было плохо?

Она: Почему «было»? Мне и сейчас хреново.

Он: Но хоть немножко лучше?

Она: Немножко лучше.

Он: И мне с тобой лучше.

Она: Правильно. Потом мы будем трахаться – и нам на пять минут станет совсем хорошо.

Он: Наверняка.

Она: А потом ты зацепишь на Горбушке другую бабу, и тоже отвезешь ее в лес, и попросишь раздеться од каким-нибудь деревом. А может, под тем же самым.

Он: Может, и так. Если она захочет в лес, как ты.

Она: Потом ты отведешь ее в зоопарк...

Он: Если она захочет.

Она: Да. Если она захочет. И будешь говорить, что она не похожа на фламинго, а похожа на дикую орхидею с планеты Швах...

Он: Чах.

Она: Неважно.

Он: Важно!

Она: Не ори.

Он: Не буду.

Она: И тоже трахнешь, и снова пойдешь на Горбушку. Ведь так?

Он: Может, и так. Не знаю.

Она: То есть для тебя мы план построили, так?

Он: Хороший план. Ничего не имею против.

Она: Ну, а мне-то что делать?

Он: А что ты делала ДО этого?

Она: Не помню. Ленилась. Ждала.

Он: Глотка родниковой любви...

Она: Что-то вроде того.

Он: Так зачем ты сейчас норовишь насрать в колодец, из которого собираешься пить?

Она: Ой-ой-ой... Да мы, никак, рассердились.

Он: Нет. Продолжай.

Она: Я просто хочу спросить. Зачем вся эта херня про орхидеи и воробьев, если ты просто хочешь затащить меня в постель. Ведь, насколько я помню, в лесу ты уже мог это сделать.

Он: Чуешь подвох?

Она: Чую.

Он: У меня нет ответа.

Она: Может, просто не стоИт?

Он: А ты положи туда ножку и подожди полминуты.

Она: Прямо сейчас?

Он: Почему бы нет?

Она: Налей мне еще рюмку.

Он наливает. Она пьет.

Она: Кладу?

Он: Клади.

Она: Продолжаем разговор.

Он: А нечего продолжать. Я же тебе сказал, что у меня нет ответа.

Она: Ну, ты хотя бы спроси меня, что я о тебе думаю.

Он: Что ты обо мне думаешь?

Она: Ты – взрослый дядька, который изо всех сил пытается выглядеть мальчиком, но у него ни черта не получается.

Он: Угадала.

Она: А зачем тебе... Ого! Кажется, получилось... Ногу убирать или оставить?

Он: Убирай.

Она: Так зачем тебе это?

Он: В детстве все было хорошо, а сейчас плохо.

Она: Ах, да! Десять лет назад тебя любили девочки, а сейчас не любят.

Он: Не в этом дело. Десять лет назад я мог плакать от музыки. И это было приятно.

Она: Ты не один такой. Все перестают плакать от музыки, как только для слез находится более серьезные поводы.

Он: Да. Но не все помнят, КАК это было приятно.

Она: А ты помнишь?

Он: Да.

Она: Бедный.

Он: Да.

Она: Зачем же тебе я, дядя мальчик? Я ведь уже взрослая, хоть и маленького роста.

Он: Такая, как сейчас, ты мне незачем.

Она: Ну и вали отсюда.

Он: Как скажешь...

Камера гаснет.

Камера по-прежнему стоит на столике в купе, направленная в окно.

Стук колес.

Знакомый лес, на следующий день. Сначала пусто, потом вдали мелькает куртка. Камера следит за Ее приближением. Она подходит к камере и смотрит в нее, виновато улыбаясь.

Она: Здесь и сейчас?

Он: Да.

Она: Выключи камеру.

Он: Ты просишь?

Она: Я требую.

Он: Хорошо. Только загляни в нее напоследок. Как в колодец.

Она смотрит в камеру и показывает язык.

Экран гаснет.

Камера по-прежнему конспектирует виды из окна.

Платформа Ленинградского вокзала. Вечер. У поезда, через окно – Петрович и Илюнчик. Навеселе.

Петрович: Андрюш, ничего не забыл? Коробку передашь тете Тамаре, а сумку – тете Вере.

Он: Все помню, Петрович.

Петрович: Повтори!

Он: Коробку – тете Тамаре, а сумку – бабе Вере.

Петрович: Тетя Тамара – это которая с усами.

Он: Тамара с усами. А Вера – без усов.

Петрович: А Вера без усов.

Илюнчик: Андрюнчик, про Ленку не забыл?

Он: Нет. Передать, что в июле приедешь.

Илюнчик: Да не в июле, а в июне, чайник!

Он: Не вопрос. Скажу, что приедешь в мае с семьей и детьми.

Илюнчик: Да ты чего, в натуре! Она меня потом убьет. Значит, скажешь Ленке, что в июне, а Светику -

то в июле. Понял?

Он: Как мне их различить-то?

Илюнчик: У Светика телефон на 234, а у Ленки – на 432. Записал?

Он: Ручки нет.

Илюнчик: (машет рукой) Ладно, ты им ничего не передавай. В мае к Наташке поеду.

Петрович: Молчи уж, кобель.

Илюнчик: Слышь, Петрович, а поехали сейчас. Вместе с ними. Я тебя со Светиком познакомлю.

Петрович: Ага. А я тебя – с тетей Тамарой.

Он: Которая с усами?

Петрович: Она.

Илюнчик: (берет Петровича в охапку) Петрович, поехали! Душа горит. В Сочи из за этого чайника не съездили, теперь он, гад, в Питер без нас уедет.

Петрович: Илюнчик, остынь.

Илюнчик: В Питере остынем. Андрюш, поставь поезд на ручник, я пойду с проводником добазарюсь.

Петрович: Скорее бы вы уже поехали. Еще минут пять я его продержу.

Илюнчик: Ты – меня?! Пять минут?! Не свисти!

Ее голос: Мужики!

Петрович и Илюнчик: Ау! Ее голос (камера разворачивается на его хозяйку): Я вот тут хотела спросить... Вы и вправду такие хорошие или придуриваетесь?

Илюнчик: Я и вправду, а Петрович придуривается.

Она: А этот... С которым вы меня отпускаете?

Илюнчик: Подлец полный.

Петрович: Хуже засранца я не знаю.

Илюнчик: Утопи его в Неве – и приходи ко мне жить.

Петрович: Только подожди на берегу, чтобы не всплыл. А то такой еще не утонет. Сама понимаешь.

Илюнчик: А всплывет – ты его веслом по голове. И – ко мне.

Поезд трогается.

Илюнчик: Значит, Светке не забудь передать...

Петрович: (одновременно) А сумку – тете Вере...

Удаляясь, танцуют на перроне коронный «горбушечный» танец. Скрываются с глаз долой вместе с перроном.

Камера в купе подхватывается в руку, поднимается и разворачивается. Она сидит напротив, в домашнем халатике. На столе – бутылка вина и дорожная закуска.

Она: Как меня достала твоя камера!

Он: Это ерунда. Знала бы ты, как она МЕНЯ достала.

Она: Вот и дай ее сюда.

Он: Не дам.

Она: Дашь.

Он: Не дам...

Она: Ну, держись...

Возня за обладание камерой. Перед объективом творится чехарда. В конце концов, камера оказывается в ее руках.

Мы впервые видим Его. Он сидит напротив, за столом, вид растрепанный.

Смотрит в камеру.

Она: Чего уставился?

Он: Пользуюсь случаем, чтобы посмотреть на тебя двумя глазами.

Она: И как?

Он: В два раза лучше, чем одним.

Она: Подлизываешься?

Он: Ага.

Она: Не выйдет, дядька. А ну выкладывай все как есть!

Он: Куда выкладывать? На стол?

Она: Еще чего! Сюда выкладывай, в камеру. А то молчит, а глаза хитрые! О чем молчишь?

Он: О тебе молчу.

Она: А о чем думаешь?