Словно в тумане, следуя подсказкам суфлера из «ракушки», отыграв свою роль, Юлька с трудом дождалась антракта. Занавес опустился под аккомпанемент разочарованного гула. На режиссера жалко было смотреть. Он даже руки не заламывал – просто ходил по сцене с потерянным видом, шаркая ногами по дощатому настилу, натыкаясь на серые булыжники и не обращая внимания на испуганно скучившуюся в углу актерскую труппу.
– Не убивайся ты так, Василь Михалыч. – Юлька легонько щелкнула по поникшему плечу режиссера, стряхивая невидимую пылинку. – Жизнь-то на этом не кончилась.
Тертышный поднял на нее страдальческий взгляд и несчастным голосом произнес:
– Что ты понимаешь в этом? Для меня – это жизнь… – он обвел сцену дрожащей рукой. – А все что там, за кулисами… нескончаемый пресный театр с бездарными актерами.
– Возьмешь новую пьесу, прорепетируем.
– Да кто ж после такого ко мне приедет? – обреченно помотав головой, режиссер тихонько всхлипнул. – Дня не пройдет, как вся губерния смеяться будет.
Гнетущая тишина повисла над сценой. Молчали актеры, судорожно икал в кулак суфлер, лишь мухи беззаботно жужжали, да заблудившийся шмель басовито гудел с едва заметными нотками недовольства. Тоже, видать, не пришелся по нраву спектакль.
– Отпускную дашь? Вопрос прозвучал резко, как щелчок пастушьего кнута.
– Ась? – беспомощно захлопал глазами барин.
– Побожись, что дашь вольную… спасу я тебе премьеру.
Под требовательным, спокойным взглядом своей будущей примы режиссер невольно поежился.
«А вдруг не врет?» – искорка безумной надежды затлела во мраке угасающей души. – «Вдруг чудо явит неземное?». Мысли путались в голове, судорожно цепляясь за призрачный шанс.
– Все, что пожелаешь! – глотая слова, хрипло выдавил он и размашисто перекрестился: – Перед Христом-Богом клянусь!
– Ну, смотри, барин! – с сомнением протянула Юлька.
– Слово дворянина! – уже твердо ответил Тертышный. – А что ты задумала?
– Фроська! – оставив без внимания вопрос, она поманила пальчиком главную героиню провальной постановки. – Живо отыщи мне скомороший наряд… – и вполголоса добавила: – Ну, Анька, не подведи – текст за тобой. С остальным сама управлюсь.
Когда занавес поднялся перед почтенной публикой стоял самый настоящий скоморох: в широкой рубахе, таких же широких штанах, заправленных в сапоги, в залихватски сдвинутом набекрень колпаке и обаятельной улыбке до ушей. Дождавшись тишины, он негромко начал:
– В давнюю пору это было, еще до Рюриковичей…
Гости примолкли, обмениваясь недоумевающими взглядами. Невесомый шепоток удивления падающей листвой зашелестел по зрительному залу.
– Верьте аль не верьте, а жил на белом свете Федот-стрелец, удалой молодец. И призвал его к себе как-то грозный царь-батюшка.
Сняв с головы шутовской колпак, скоморох весело тряхнул головой, рассыпая по плечам черную гриву непокорных волос, и лукаво прищурил бездонно-синие глаза. Голос поменялся, став хриплым, брюзгливым.
Публика притихла. Скоморох неуловимо преображался, в мгновенье ока сменяя образ. Царь, стрелец, посол, нянька, генерал, Маруся.
Через четверть часа раздался чей-то робкий смешок. Следом еще один, такой же несмелый.
Царь
Посол
Царь
Посол
Йес!
Царь
Веера захлопнулись, давно осела пена в забытых фужерах с шампанским, яхонтовые табакерки сиротливо расточали аромат душистого табака. Взгляды примерзли к сцене.
Юлька перевела дыхание. Молодой франт с напомаженными усиками быстро вскочил с места и поднес ей хрустальный бокал с водой. Благодарно кивнув, она сделала глоток…
Из-за кулис донеслись судорожные всхлипы – то ли плач, то ли рыдания. На мгновенье, раздвинув складки тяжелой ткани, показалась взъерошенная голова Тертышного с горящим взором и блаженной улыбкой на лице…
Зал стонал. Сотрясались мелкой дрожью тугие животы, дряблые щеки и пышные груди; смех рвался наружу, слезы размывали тушь и румяны. Скоморох устало вытер лоб колпаком, и тихо произнес финальный текст:
– А Федот-стрелец ел соленый огурец. А как съел он огурец, тут и сказке конец! А что сказка дурна – то рассказчика вина. Изловить бы дурака, да отвесить тумака, ан нельзя никак – ведь рассказчик-то дурак! А у нас спокон веков нет суда на дураков!
Занавес упал одновременно с восторженными воплями и криками «бис». Шквал аплодисментов всколыхнул тюль на окнах флигеля, взметнул, заставил задрожать пламя свечей и вызвал в ответ яростный лай дворовых собак.
– Юленька! – Тертышный смотрел влюбленным взором. – Ты – богиня! Тебе немедленно надо в Петербург.
– Василь Михайлович. – Невысокий лысеющий толстячок с умными проницательными глазами колобком вкатился за кулисы, прервав излияния режиссера. – Поздравляю с премьерой. – Он крепко пожал руку хозяину. – Ты верно все сделал, прервав постановку. Не то это было, не то… А вот реприза была хороша. Очень даже хороша… – толстячок восхищенно причмокнул губами и оценивающе взглянул на Юльку.