— Надо отходить,  Леха! Голыми руками не брать. Передадим на НП ствольникам — пусть бомбят.

В прошлом году,  я помню,  вертолеты ходили на предельной высоте,  но теперь,  с появлением "стингеров",  они спускались с шести тысяч (приблизительный потолок для Ми-8) и носятся в пяти метрах от земли со скоростью 250 километров в час,  прячась в складках местности и между сопками,  облетая кишлаки за три километра (дальность прицельность стрельбы из пулемета) и пугая отары овец.

...Вертолет забирался все выше в ледяное пекло Бадахшана — подальше от душманских "стингеров".

Сам был двухгодичником (двухгадюшником),  слова "партизан" не слышал ни разу,  "студент" — постоянно.

Человека те обстоятельства высвечивали. Если это трус,  то скоро становилось ясно — трус. Если это стукач,  то сразу было видно — стукач.

Били ночью,  но я все равно знал,  кто бил. А признаваться нельзя,  стану стукачом.

Положено было "стучать" на всех. Жалеть нельзя было. Но мы жалели,  на жалости там все держалось...

А подъем в горы? Это так: автомат — само собой,  удвоенный боекомплект,  килограммов десять патронов,  гранат столько-то килограммов,  плюс еще каждому человеку по мине — это еше килограммов десять,  бронежилет,  сухпаек, - в общем,  со всех сторон навешано на тебе килограммов сорок,  если не больше.

Смерть на войне — дело обычное. Не менее банальное,  чем мозоли на ногах или сгущенка в сухпайке.

Одной семьей жили,  из одного котла кашу ели,  экономили "сухпай",  когда из-за плохой погоды "вертушка" не могла пробиться.

Мы поужинали сухпаем,  немного поболтали и легли спать...

Мы выстроились на плацу,  по которому ветер гонял пыль и пустые зеленые баночки из-под сухпайковского сока...

Общество делилось на три касты: "чижей",  "черпаков" и "дедов",  у первых за плечами было полгода службы,  у вторых — год,  у третьих — полтора. Ни в какую касту не входили "сыны" и "дембеля", - первые были внизу,  под пятой общества,  а вторые где-то сбоку,  на обочине.

... в полку было несколько "вечных сынов" ... Они были вечным посмешищем... Любой едва оперившийся "чиж" мог остановить "вечного сына" и обозвать его или дернуть за ухо,  или дать пинка,  или заставлять мыть полы в казарме,  или чистить сортиры. "Вечные сыны" были вечно грязны и вшивы,  они привыкли к своему особому положению...

Рота двигалась вдоль холмов... Костомыгин услышал,  как шедший следом Опарин,  как и он,  зеленый "сынок",  звякнул пряжкой ремня и открутил крышку фляжки. Тут же раздался глухой удар,  и Опарин налетел на Костомыгина. Костомыгин обернулся. Опарин,  вобрав голову в плечи,  продолжал шагать,  торопливо надевая фляжку на ремень. Позади него крупно вышагивал высокий,  длинноногий сержант Шварев.

За машинами на привязи,  подергивая ушами,  стояли два ослика. — Какой подарок столовский "кусок" нам сделал,  а? — прапорщик похлопал Митю по плечу. — Мы на них продукты назад повезем. Ты им,  сынок,  нарви травы посочней,  чтобы не сдохли по дороге.

— Ну как? — спросил Митя. — Не знаю. Я ничего не почуствовал, - ответил Вовка... — А меня здорово потащило,  только тошнит.

Ребята с нашего призыва ничего делать не хотят,  говорят,  мы в Афгане до вас полгода пахали,  пока вы в Союзе тащились.

"Каков сученок! Мы,  значит,  будем под пулями ползать,  а он в госпитале до дембеля тащиться. Ну,  сволочь! Как его в учебке-то терпели,  гада!"

... и самый бравый вояка взвоет в первый же день "жизни по уставу". И Крылов не выдержал и написал домой мрачное и правдивое письмо,  и вскоре в полк прикатила гремящая "телега",  начались расследования.

Ротный хмуро поглядел на кишлак. — Саныч, - сказал он радисту, - давай отзывай наших от кишлака и ямщикам передай — пусть гонят сюда телеги.

Были и такие: чуть что — на себе "тельник" сразу рвать,  мол,  я воевал,  а вы тут отсиживались...