— Что мне еще от тебя надо? — задумчиво сказал майор. — Так… Ты эрликон знаешь?
Еще бы мне его не знать. Маясь от безделья, я не раз заходил в учебный класс, чуть ли не половину которого занимала модель эрликона в натуральную величину. Разобрать и собрать его я, конечно, не смог бы, но зарядить, навести и вести огонь, примостившись на вращающемся сидении — это я мог бы сделать с закрытыми глазами, прошу прощения за шутку.
Я, естественно, не стал вдаваться в подробности и коротко ответил:
— Знаю, товарищ майор.
— Стрелял из него?
— Не доводилось.
— Может, и доведется. Так что готовься.
Мы помолчали.
— Время, — сказал майор. — Пошли наверх.
Мы снова выбрались на палубу. Наше суденышко покачивалось на прибрежной зыби, и ее брызги долетали до наших сапог.
— Вот он, — спокойно сказал боцман. — Глянь, Николаевич.
— Где? — резко переспросил майор.
— А вон, бежит меж камней.
Майор вскинул бинокль, хотя и без оптики можно было разглядеть, как меж огромных валунов то появляется, то снова исчезает белая повязка на голове бегущего человека — видно было, что он ищет спуск к воде.
— К орудию, — тихо сказал майор и, то ли избавляясь от утренней стылости, то ли просто разминаясь, зябко повел плечами. — Кузьмич, подтащи-ка ему боезапас.
Пока я стаскивал брезент с четырех стволов эрликона и устраивался на дырчатом металлическом сидении, Кузьмич споро притащил откуда-то снизу два длинных деревянных ящика, в которых были сложены уже снаряженные ленты с удлиненными боезарядами с эрликона. Он пристроился со мной рядом.
Майор, едва не переваливаясь за борт, напряженно всматривался в затянутый полосами тумана берег, и наконец я, чуть скособочившись на сидении, увидел, что там происходит.
Человек с белой повязкой на голове, внимательно выбирая себе дорогу, бежал к воде, пока его преследователи, не тратя времени на поиски удобного пути, настигали его по пятам. До нас доносились приглушенные туманной пеленой звуки автоматных очередей.
— Отрезай! — крикнул майор, махнув мне рукой. — Отрезай их, не позволяй залечь!
Длинной очередью я отсек преследователей от беглеца, но сразу же понял, что имею дело отнюдь не с новичками. Они тут же поняли, что огонь ведется не столько на поражение, сколько отсечный. Часть из них залегла за камнями и стала поливать меня из автоматов, пока остальные продолжали преследование.
Попасть в меня было не так легко, но все же мне пришлось скорчиться на сидении, чтобы стать как можно меньше. На пару секунд я потерял цель, но за это время залегшие рванулись вперед, пока остальные прикрывали их огнем. Беглец слегка прихрамывал на ходу, то и дело скрываясь за камнями. Он толково использовал укрытия, но все же было видно, что пуля его не миновала.
— Шмаляй! — заорал майор. — Коси их! Коси! Кузьмич! Заряжай!
В горячке я не заметил, что отстрелял почти всю ленту, и Кузьмич, сидя на корточках, ловко и споро вставил новую.
Беглец оказался почти у уреза воды, но теперь он был на открытом пространстве и преследователи, укрываясь за камнями, били по нему из всех стволов.
Майор что-то крикнул, но я не расслышал его из-за грохота всех стволов эрликона и звона вылетающих гильз. Я бил прямо по преследователям — они были в сероватых комбинезонах и шапочках с длинными козырьками — и видел, как в воздух взлетали ошметки их тел, разорванных огнем моих пушек.
Отчаянно матерясь, майор поспешно стягивал с себя штаны. Беглец, подтягиваясь на руках, полз к урезу воды; повязка на его голове стала ярко-красной.
— Держись! — рявкнул майор и исчез за бортом. Пловцом он был отменным — его голова, исчезнувшая под серыми волнами, вынырнула лишь в метре от неподвижно лежащего у воды человека; выкинувшись на берег, он рывком сдернул его за собой в воду. Но я не обращал на него внимания. Я сидел как петух на насесте, прячась от шквала пуль лишь за маленьким щитком, и единственным моим спасением было держать берег под непрерывным обстрелом. Что я и делал, лишь краем глаза заметив, как майор вынырнул у борта, придерживаясь за него одной рукой, а другой таща за собой неподвижное тело человека, которому была устроена столь незабываемая встреча.
Кузьмич кинулся к нему на помощь, но майор уже карабкался на палубу.
— Заводи! — выдохнул он, распластавшись на настиле и подтягивая к себе обмякшее тело.
Не знаю, как у Кузьмича это получилось, но он в мгновение ока, как чертик в кукольном театре, провалился в машинное отделение, и в ту же секунду взревел двигатель. Только сейчас я понял, что это было за судно. На этой галоше стояли два авиационных двигателя, и мы, вертикально задрав нос и осев на корму, чуть ли не по воздуху вылетели из бухты. Так как в этом положении я оказался спиной к берегу, то сделал самое умное, что мог в данной ситуации: шлепнувшись на четвереньки, одним броском добрался до трапа и головой вперед нырнул в люк.
На моей лавке лежал спасенный. Сказать, что он был ранен, значило не сказать ничего. Его буквально изрешетило. Кровь из него хлестала ручьем, и мне показалось, что в ране на голове я увидел беловатую поверхность мозга. Майор сидел на полу рядом с ним, переводя дыхание.
— Ну, лейтенант! — выдохнул он. — Пусть он заговорит. Заставь его говорить. Теперь все зависит от тебя, лейтенант! — На какое-то мгновение майор, казалось, потерял сознание, потому что его откинувшаяся голова стукнулась о переборку, но он тут же пришел в себя и, зажимая рукой раненое плечо, оказался со мной рядом.
Я склонился к человеку. Он что-то бормотал. Я наклонился к нему так низко, что почувствовал солоноватый запах его дыхания, и догадался, что так пахнет кровь, которая заливала его лицо и пузырями вздувалась на губах. Я старался уловить каждый звук, который он издавал, каждое слово. И внезапно понял, что ничего не могу разобрать. Ни одного слова. Мне показалось, что я схожу с ума. Фонетика была явно восточной, в этом я мог бы поклясться. НОЯ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЛ. ОН ГОВОРИЛ НЕ ПО-ЯПОНСКИ.
Повернувшись к майору, я только развел руками.
— Что? — впился он в меня взглядом. — Что он сказал?
— Он говорит, — ответил я, — но не по-японски. Майор закрыл глаза и сел на пол.
— Слушай его, — настойчиво повторил он. — Слушай!
Я сидел рядом с ним и слушал, пока у человека, лежащего на лавке, не начались конвульсии, а на губах не стали вскипать и лопаться пузыри.
Сбросив скорость, в открытом море мы опустили его за борт. И пошли себе дальше.
Ходили слухи, что меня представили к Красной Звезде, но я ее так и не получил.
И не спрашивайте меня больше ни о чем. Я сам не знаю, по побережью какой страны я бил из эрликона.
Илан Полоцк по нашей просьбе прокомментировал свою публикацию.
В одну из моих встреч с АНС, году этак в 75-м, мне довелось услышать повествование, которое я передал в виде рассказа «О Пользе иностранных языков» (потом уже, в книжке, он получил более броское название «Гремя огнем, сверкая блеском стали…») — не беру на себя смелость говорить, что это я написал его. Точнее, я записал текст.
Было очень приятно услышать, что это получилось «слово в слово». Никакого диктофона не было, я не делал никаких записей, и если уж говорить об «особом эмоциональном состоянии», то, скорее, оно было не у рассказчика, а у меня, и назвать его можно было обалдение. Аркадий полулежал на диванчике, я сидел у круглого (?) столика у окна. Начал рассказ Аркадий в спокойном повествовательном тоне, и я даже немного заскучал слушать рассказ о незамысловатом армейском быте. Лишь потом я понял, что это был специальный прием умелого потрясающего рассказчика. Когда мое внимание было усыплено, темп повествования начал убыстряться, а после вопроса: «Из эрликона стрелять умеешь?» я, вздрогнув, просто исчез с проспекта Вернадского, оказавшись в тех самых местах. Хотя, может, дело в том, что когда-то я плавал матросом-аквалангистом, предполагаю, именно в тех местах, и очень живо представлял себе место действия…