Неустроенность личного быта, оторванность от дома и родных, поднадоевшая уже, видимо, служба… И тут же — о сочинительстве, как о чем-то, может быть, единственно светлом в тогдашней жизни АНа.

My dear Bob!

Excuse me for my having been silent so long a while. But you — I mean you personally and mammy — were equally attentive towards me, and on your part it is much worse than on mine, because you a two and I am alone. You should write more often, otherwise till my next leave you will forget me. So I hope that you — you and ma — will respond my lamentations and be kind enough to send me at least one letter a week.

As to my life, it is as usual miserable and poor, as one of my best friends likes to say. I am terribly tired and exhausted and have no time to rest. I say «have no time to rest», but that doesn't mean that I overwork myself. True, I work much, but in some kind of normal situation (in respect of my family relations, flat) I would be able to enjoy all the pleasures of free time. Still the normal conditions of life don't exist for me, and I, to get rid of lonelines, thoughts and so on, am compelled to leave my home and go to friends and she-friends, spend time in the most silly way.

Still my lamentations are not to touch you, because all that is mixed up with more serious business. For instance, I go on with writing a book, have invented a new theme, read an excellent thing — «The Birth of Worlds». Now 1 know all the present theories of cosmogony. By the way, I can not comprehend, why Fesenkogot «Laureat Сталинской премии», if his theory is wrong and the Shmidt theory is acknowledged the only true? You, astronomers, are rather illogical, I should say.

After all I may insist upon saying, that I live all right. But I’m too lonely, Bob, too lonesome. Excuse my mistakes.

Best regards to ma and all of ours. Kiss and shake hand.

Your Ark.[79]

Неурядицы и однообразие усугублялись проблемами в личной жизни. Рассказывает БН:

— Когда-то Вы рассказывали мне, что Аркадий Натанович был в свое время исключен из комсомола. За что, если не секрет?

— Это любопытная и даже романтическая история в стиле купринского «Поединка», но я не уверен, что Аркадий Натанович был бы доволен, если бы я стал ее сейчас рассказывать. Это никакая не семейная тайна, конечно, но говорили о ней у нас редко и неохотно.

В результате этой романтической истории, о которой позже, АН не только лишился комсомольского билета, но и был переведен служить на Камчатку. Может быть, высшее военное руководство и считало это наказанием (Камчатка считалась еще более «медвежьим углом», чем Канск), но АН видел в нем светлые моменты:

— Океан для меня все…

— Почему именно океан, а не лес, не степь, не горы?

— В детстве я страстно увлекался морской биологией. Много читал об океане, восхищался разнообразием жизненных форм в его глубинах — раки-отшельники, актинии, медузы, осьминоги… Ну, а потом по долгу службы пришлось попасть на океан и увидеть все это своими глазами. Это был рай детской мечты.

Новые впечатления, новые люди, новая работа. И сразу изменяется тон писем:

Дорогой мой Бэмби![81]

Вот и нашей семье пришлось забраться в страну чудес и удивительного, ставшего буднями. Ибо Камчатка — это гораздо более странное и интересное, чем Курильские острова и Сахалин, взятые вместе. Здесь медведи бродят в полутора десятках километров от города, в изобилии растут грибы и ягоды, в речках шириной в метр водятся рыбы, не умещающиеся в них поперек; из утреннего тумана вырастают снежные вершины, неделями бушуют катаклизмические ливни, гигантские красные муравьи охотятся за кузнечиками.

Есть очень много, что хотелось бы рассказать тебе, но придется отложить до встречи. Пока скажу, что насобачился стрелять из пистолета неплохо, и за тридцать метров противник от меня не уйдет. Остальное потом, когда будем разговаривать. Как я мечтаю об этом времени! А до него еще 700 дней. Впрочем, может быть, увидимся раньше. Боря, заклинаю тебя, береги маму. Ты, сосунок, не знаешь, что она значит для нас, но клянусь чем угодно, я тебе никогда в жизни не прощу, если с ней что-либо случится. Господи, как я вас обоих люблю, если бы вы только знали. Это, вероятно, еврейская кровь. Помнишь, у Куприна в «Гамбринусе» Сашка говорит: «Что поделаешь, мы, евреи, любим родственников». Впрочем, это все сантименты.

Обдумываю повесть о Тарзане — новом, другом, настоящем звере — жестоком, хитром, мстительном: назову его Румата — каково? «Берег Горячих Туманов» меня не удовлетворяет, придется много переделывать, вплоть до изменения фабулы. Есть еще кое-какие идейки, но очень смутные. Приходится также во многом менять пьесу «Товарищи офицеры». Это о литературной деятельности.

Пьют здесь много, но однообразно: коньяк, перцовка и спирт. Женщины глушат шампанское.

Наблюдаю, записываю, слушаю. Всё ново, интересно. А жизнь здесь трудновата, надо прямо сказать. Ну, что поделаешь. Служить надо. Бэмби, на каком курсе ты будешь в сентябре 1954 года? Может, уже кончишь? Во всяком случае, жди меня. И еще раз: береги маму. Вот пока всё. Крепко целую, брат мой.

Твой brother Ark.

БН рассказывает:

Сейчас уже ничего. А когда-то значили очень много. «Бэмби» я запомнил на всю жизнь. Это был один из первых настоящих мультфильмов, которые я видел. Я смотрел его бесчисленное количество раз.

Видимо, АН знал пристрастие брата к этому мультфильму — обращение «Бэмби» впоследствии встретится нам еще не раз.

Подходит к концу первый месяц пребывания АНа на новом месте. Он уже обустроился, порасспросил новых знакомых об особенностях местной жизни.

Здравствуй, мой мальчик!

Получил (наконец-то!) письма и от тебя. Возблагодарил судьбу, что я у матери не один. Хочу, чтобы ты писал часто, как можно чаще, а то я уже начал подозревать, что ты меня забываешь. Ну, это сентименты, перейдем к делу.

Первый вопрос — о лете. Вы, вероятно, уже получили мое письмо, где я с достаточной убедительностью доказал вам, что Камчатка вообще — не Петергоф, и на электричке до нее не дотянешь, а то место, где я нахожусь, в частности, труднодоступно и для тех, кто добрался (таки) до Камчатки. Так что, как это ни печально, придется дожидаться весны или лета 1954 года. Второй вопрос — о связи между нами. Это, брат, целая проблема. По приезде я объясню, какая здесь создана сложная обстановка для военнослужащих в этом смысле, пока же придется удовлетвориться тем, что есть: я могу вам посылать телеграммы, деньги, мои письма будут доходить до вас через десяток дней; вы можете адресоваться ко мне только на в/ч 25324, телеграммы до меня не доходят, письма ваши идут ко мне месяц. Изменить здесь пока ничего нельзя. Считаю, что с этими вопросами покончено. Да, авиапочтой — не посылайте. Но неплохо, если будете слать заказными. Письма и телеграммы на почтамте — для меня за семью печатями. Вероятно, скоро вернутся к вам.