Уже этих выдержек достаточно, чтобы понять степень близости в конце шестидесятых — начале семидесятых двух будущих генсеков. Впрочем, Болдин, многолетний помощник Горбачева, свидетельствует, что Михаил Сергеевич не всегда подчеркивал свою близость к Андропову и его любовь к себе. Это, по мнению Валерия Ивановича, преобладало на первых порах. Поздний Горбачев уже открещивался от Андропова, а однажды, не сдержавшись, сказал:
— Да что Андропов особенное сделал для страны? Думаешь, почему бывшего председателя КГБ, пересажавшего в тюрьмы и психушки диссидентов, изгнавшего многих из страны, средства массовой информации у нас и за рубежом не сожрали с потрохами? Да он полукровок, а они своих в обиду не дают.
Этот порыв откровенности как нельзя лучше иллюстрирует высказанную Горбачевым в его новой книге мысль об их отношениях с Андроповым. «Были ли мы достаточно близки?» — задается вопросом Михаил Сергеевич. И отвечает: «Наверное, да». Но делает уточнение: говорит это с долей сомнения, потому что позже убедился — на верхах на простые человеческие чувства смотрят совсем по-иному.
Получается, и сам Михаил Сергеевич здесь не исключение. Впрочем, это специфическое свойство яда власти.
Андропов был одним из самых преданных Брежневу членов Политбюро, утверждают знающие люди. «Могу сказать твердо, что и Брежнев не просто хорошо относился к Андропову, но по-своему любил своего «Юру», как он обычно его называл», — свидетельствует бывший главный кремлевский врач Чазов. Неоценимую услугу оказал Андропов Брежневу в его борьбе с Подгорным, претендовавшим после разгрома Шелепина на пост лидера. Болезнь Брежнева во второй половине семидесятых годов вызвала невиданную активность некоторых соратников Леонида Ильича. Многомудрый Андропов молча наблюдал за начавшейся возней у трона, советуя Брежневу не торопиться с оргвыводами: пусть засветятся все претенденты. Брежнев оценил расчетливый ум и тонкую политику Андропова, использовавшего болезнь генсека для выявления всех его потенциальных противников. Глава могущественной и многоликой организации, подчинявшейся только генсеку, предопределял не только решение многих вопросов, но и в определенной мере жизнь общества.
Взяв на себя функции защиты имени Брежнева, его престижа, Андропов исходил из того, что стране как никогда нужна стабильность. «Фактор Брежнева» рассматривался им в качестве инструмента сохранения единства в руководстве, консолидации общества, социалистической системы. С подачи главы политической полиции министром обороны и членом Политбюро стал Устинов, первым заместителем Председателя Совета Министров СССР и членом Политбюро Тихонов. Андропов продолжал укреплять позиции Брежнева, и он, не опасаясь за свое положение в партии и государстве, мог теперь жить спокойно.
Если к выдвижению Горбачева на пост первого секретаря Ставропольского крайкома в 1970 году приложил руку в основном Кулаков, то к переезду в Москву — уже Андропов. Это признает и сам Михаил Сергеевич.
«Смотрины» состоялись 19 сентября 1978 года на железнодорожной станции «Минеральные Воды», где сделал остановку правительственный поезд, в котором Брежнев вез Азербайджану орден Ленина. На перроне Леонида Ильича встречали Андропов, отдыхавший в соседнем Кисловодске, и партийный руководитель края Горбачев. Из вагона вслед за Брежневым вышел Черненко в спортивном костюме.
— Ну как дела, Михаил Сергеевич, в вашей овечьей империи? — спросил генсек.
Брежнев мог проследовать в Баку без остановки на этой маленькой станции. Дорожной необходимости в этом не было. Ее включили в маршрут буквально в последнюю минуту перед отъездом — по настоятельной просьбе позвонившего из Кисловодска Андропова.
Остановка была короткой. Но она решила судьбу Горбачева — через два месяца он уже был в Москве. Об этой встрече нагромождено множество домыслов, в том числе и мистических. Еще бы — темной ночью на глухой безлюдной станции сошлись четверо, которым суждено будет стать последними руководителями Советского Союза — Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев.
Родился или рожден
В старину, горя желанием принести пользу отечеству, дворянские юноши при поступлении на государеву службу скромно указывали в анкетах — рожден тогда-то и там-то. Советская элита ввела новую, самоуверенно-вызывающую формулу — «я родился».
По этой формуле строились официальные биографии партийных, государственных, военных и прочих деятелей. Получалось, что выдвижение на ту или иную должность происходило вне связи с другими перемещениями. Тем самым подчеркивалась исключительность, богоизбранность лидеров, безмятежно передвигавшихся с одной ступеньки служебной лестницы на другую.
В жизни так не бывает. Буквально каждая служебная подвижка вовлекает в свою орбиту десятки людей. Каждое выдвижение сопровождается невидимыми постороннему взгляду интригами на такой верхотуре, что дух захватывает. Бывает, неискушенный выдвинутый, вернее, продвинутый, об этом и не догадывается, объясняя счастливый случай исключительно своими выдающимися способностями. А если и догадывается, то, естественно, не торопится поделиться с каждым встречным, в силу каких обстоятельств ему удалось пересесть в новое руководящее кресло.
Поднаторевшие в кадровых перипетиях правительственные чиновники знают: всякое начальственное лицо стремится не только обзавестись своей командой, но и распространять влияние везде, где только можно, через выдвигаемых для этих целей надежных людей.
Недоброжелатели последнего генсека относят его к числу тех деятелей, чей путь к вершинам власти был даже не результатом, а, скорее всего, побочным продуктом больших кремлевских игр. То есть перевод из Ставрополя в Москву был не наградой за крупные экономические достижения края, не признанием особых дарований, выделяющих ставропольского руководителя из среды секретарского корпуса КПСС, а фактором случайности, обусловленным озабоченностью набиравшего силу Андропова в укреплении своих позиций в брежневской команде и нуждавшегося в поддержке как можно большего числа высокопоставленных лиц.
Сторонники этой точки зрения не голословны. У них мощные аргументы: кто в стране, кроме узкого круга лиц, знал в 1975 году ставропольского партсекретаря Горбачева? Только те, кто отдыхал в привилегированных здравницах, которыми густо усыпан этот благодатный край.
Нашлись доброхоты, засели за стенограммы партийных съездов и пленумов, которые проходили с начала 1970 до конца 1978 года — в период, когда будущий генсек возглавлял ставропольскую краевую парторганизацию. Тщательное изучение привело к обескураживающему результату: за восемь с половиной лет работы в качестве первого секретаря Горбачев выступил на Пленуме ЦК КПСС лишь один раз, и то в июле 1978 года, накануне переезда в Москву, по сугубо узкому — аграрному — вопросу. Дотошные правдоискатели докопались, что первое и единственное выступление состоялось лишь на второй день работы пленума, 4 июля, да и то после малоизвестного секретаря Амурского обкома.
«А может, Михаил Сергеевич уже тогда разуверился в партии и потому больше преуспел в государственных органах?» — въедливо задаются вопросом его недоброжелатели, и тут же приводят убедительную статистику: за период с июня 1970 года, когда он впервые появился в союзном парламенте, будущий отец перестройки выступил на сессии Верховного Совета СССР лишь единожды. Это был ничем не запомнившийся самоотчет провинциального партийного функционера. В 1974 году его избрали руководителем второстепенной Комиссии по делам молодежи Совета Союза — было ему тогда 43 года, числился в молодых. В комиссию входили три десятка депутатов, особенного шума она не производила, влияния не имела, важных законов не подготовила.
В те времена выступления на съездах, пленумах, сессиях имели громадное значение. Списки ораторов тщательно обсуждались и утверждались на самом верху — слово давали только тем руководителям, которые добивались хоть каких-либо подвижек в решении вопросов, выносимых на пленум. Пустословов и краснобаев на трибуну не выпускали. И если ставропольского секретаря подпустили к трибуне пленума лишь единожды, на девятом году его секретарства, да еще при таких влиятельных покровителях, как Кулаков и Андропов, то, наверное, ничего из ряда вон выходящего в крае не происходило.