Изменить стиль страницы

Зал оцепенел. Но лишь на какое-то мгновение. В одном углу вспыхнули аплодисменты, в другом, наоборот, послышались смешки.

— Эти люди без перевода понимают русский язык, — метнул Хрущев яростный взгляд в сторону, откуда доносились смешки. — Это гитлеровские грабители, которые были на территории Советского Союза, но которым удалось унести ноги недобитыми…

Смешки усилились. Не слушая враждебных выкриков, Хрущев продолжал:

— Я являюсь представителем великого советского народа — народа, который совершил Великую Октябрьскую социалистическую революцию под руководством Ленина, народа, который с успехом строит коммунистическое общество, идет вперед, к коммунизму. Если вы на меня «укаете», этим вы мне только бодрость придаете в моей классовой борьбе… Я, господа, не скрою от вас своего удовольствия — люблю драться с врагами рабочего класса. Приятно мне слушать, как беснуются лакеи империализма, но ничего сделать не могут…

В советской печати эта зажигательная тирада в полном виде никогда не публиковалась. В помещенном в газетах изложении, естественно, не было и намека на то, как воспринималось выступление Хрущева. Справедливости ради следует отметить, что наряду со смешками и откровенно враждебными выкриками звучали и одобрительные, а нередко вспыхивали и аплодисменты. Уж больно необычно было видеть столь нестандартного советского руководителя, абсолютно непохожего на своего предшественника.

Впрочем, наличие одобрительных моментов не помешало иным исследователям, правда, уже в постсоветское время, назвать произнесенную Хрущевым тираду зеркалом, в котором весь «международный» Никита Сергеевич — воинственный, непримиримый, невежественный, агрессивный.

На борту «Балтики»

Чем дальше в глубь истории отходит государственный деятель, тем больше судят о нем с точки зрения сегодняшнего дня, с высоты тех знаний и того опыта, которые накоплены за истекшее время. При этом начисто забываются условия и обстоятельства, в которых жил и действовал тот или иной лидер, без чего невозможно понять и объяснить мотивацию и подоплеку державных поступков.

Обратимся же к славной эпохе «ботиночной дипломатии», к тем дням, когда теплоход «Балтика» с Хрущевым на борту вышел в открытый океан и взял курс на Нью-Йорк. Многодневное плавание советского руководителя проходило в приятном обществе лидеров трех социалистических стран — болгарина Живкова, венгра Кадара, румына Георгиу—Деж. Внимая каждому слову Никиты Сергеевича, светились от счастья допущенные к путешествию с «самим» руководители Украины и Белоруссии Подгорный с Мазуровым. Сутками не выходил из хрущевской каюты Громыко: не было дня, чтобы руководитель делегации не диктовал бы соратникам и помощникам дополнительные идеи речи, которую ему следовало произнести с трибуны ООН 23 сентября.

Собственно, речь была готова еще до отплытия. Хрущев ознакомился с ней и сказал, что в целом годится, но поработать над ней еще придется.

— Времени хватит, — улыбнулся он. — На воде хорошо думается.

Первоначальный вариант претерпевал перекройку каждый день. 14 сентября, за пять дней до швартовки в Нью-Йорке, Хрущев продиктовал очередную серию новых идей, главными из которых были две.

Советский лидер предлагал, и его новации прозвучали в речи на трибуне этой всемирной организации, перевести штаб — квартиру ООН из США в Европу. По мнению Хрущева, страной пребывания ООН могла бы быть Швейцария, Австрия или СССР. Это исключило бы односторонность действий аппарата ООН, который полностью ангажирован американцами.

— Надо потребовать, чтобы ООН отразила трехполюсность мира, — диктовал он очередную идею. — Поэтому необходимо избрать трех генеральных секретарей вместо одного от каждой группы стран: социалистической, капиталистической и развивающегося мира.

Это была идея фикс Никиты Сергеевича. Он долго оттачивал ее на Живкове, Кадаре, Георгиу—Деж и Громыко, которые восхищались гениальным решением вопроса. Подгорный с Мазуровым глаз не сводили со своего патрона, счастливые тем, что они, сугубые «внутренники», причастны к разработке подобного рода акций, которые в СССР всегда были прерогативой первых лиц партии и государства.

Подгорный с Мазуровым входили в состав Президиума ЦК КПСС, правда, в качестве кандидатов, возглавляли республики, являвшиеся членами — учредителями ООН, но к выработке внешней политики партии и государства не имели отношения. И не только они: сам Хрущев, будучи руководителем Украины, а затем секретарем МГК и ЦК КПСС и входя в состав Политбюро при Сталине, не был приобщен к информации о внешнеполитических секретах страны. Международная деятельность СССР была заповедной зоной, в которой хозяйничало не более трех-четырех человек — Сталин, Молотов и в какой-то степени Вышинский и Берия. Остальные члены высшего партийного и государственного руководства посвящались в международные вопросы частично, нередко задним числом, когда решение было уже принято, не по всем проблемам и не по всем аспектам каждой проблемы.

Хрущев вспоминал в мемуарах, что сам он никогда в течение всего сталинского правления не проявлял интереса к внешнеполитическим делам, стоял в стороне не только от решений, но даже и от обсуждения международных вопросов. При Сталине в Кремле каждый должен был знать только то, что ему «положено». В соответствии с этим незыблемым правилом Хрущев, будучи членом Политбюро и секретарем ЦК, появляясь на людях вместе со Сталиным, то есть входя в его ближайшее окружение, не знал подоплеки войны с Финляндией, пакта с Гитлером, секретного протокола по Прибалтике, корейской войны. При Сталине он лишь однажды был за границей — сразу после окончания Отечественной войны, в Австрии, да и то под именем мифического «генерала Иванова».

Когда Хрущев выдвинулся на первую роль в партии и государстве, ему было шестьдесят лет, — Никита Сергеевич родился в 1894 году. Возраст, в котором многие деятели итожат результаты своей деятельности и уходят со сцены. Хрущев, наоборот, только-только взобрался на самую вершину власти. И… оказался полнейшим дилетантом в такой тонкой и специфической сфере, как внешнеполитическая, которая всегда является прерогативой главы государства. Первые два года — с 1953 по 1955 — Хрущев, очевидно, чувствуя себя недостаточно подготовленным в вопросах внешней политики, занимался ими очень мало, почти полностью отдав их на откуп Молотову, считавшемуся главным авторитетом по части иностранных дел.

Спустя два года, укрепив свою власть внутри страны, Хрущев взялся за внешнюю политику. Сейчас мало кто об этом помнит, но именно он начал добиваться пересмотра отношений между Востоком и Западом. Средство он избрал для советского Кремля небывалое — встречи с западными руководителями. Первая такая встреча с американским президентом Эйзенхауэром состоялась в 1955 году в Женеве — на нейтральной территории.

Это было нечто новое. Хрущев стал первым советским руководителем, нарушившим строгое табу на выезды за пределы страны и контакты с главами капиталистических держав. Этого табу неукоснительно придерживались все его предшественники. Ленин, став председателем Совнаркома в 1917 году, в этом качестве за границу не выезжал. Сталин лишь дважды покидал Москву, и обе поездки — в Тегеран и Потсдам — были вызваны обстоятельствами военного времени. В мирные годы, а их пришлось на его правление почти четверть века, Сталин ни разу не посетил ни одну страну Запада. Он не съездил даже ни в одну социалистическую страну.

Хрущев сломал домоседскую традицию советских вождей, дипломатический стиль своих предшественников. В отличие от них, Никита Сергеевич не просто любил, а обожал ездить за границу. В этом плане из всех семи советских вождей с ним сравним только один — Горбачев. После первой поездки в Швейцарию, где состоялась встреча с американским президентом, Хрущев с Булганиным посетил Англию. Потом была поездка в США.

— Это был первый шаг к открытости нашего общества, — вспоминал известный политолог и общественный деятель Федор Бурлацкий, работавший в те годы в аппарате ЦК КПСС в кругу советников Хрущева, пять раз сопровождавший его в зарубежных поездках. — Запад получил возможность непосредственно увидеть советского лидера, и многие там вздохнули с облегчением. «Коммунистический дьявол» оказался не таким страшным. Хрущев охотно давал интервью, общался с журналистами, говорил откровенно, много шутил, рассказывал анекдоты, просто реагировал на острые вопросы. Мрачная, монументальная, как памятник на кладбище, фигура Сталина, которая в глазах западных людей олицетворяла коммунистический режим, сменилась живой, раскованной, озорной, лукавой, простоватой фигурой Хрущева.