Горбачев поделился картинками своего детства. Он хорошо помнил приход немцев в свою станицу в годы войны. Ему, двенадцатилетнему пацану, приходилось ощипывать гусей для прожорливых немецких солдат. Гусей требовалось много, силенок, а главное, сноровки у парня не хватало, и он опасливо прислушивался к понукивающим голосам людей в военной форме. Может, оттуда, из детства, это испуганное замирание при звуке чужой речи?

Коль тоже рассказал о своих детских впечатлениях, травмировавших душу, когда советские войска пришли в его фатерлянд — для мщения. Не все освободители отличались гуманностью и состраданием.

Затем, после того, как оба настроились на ностальгический лад, Коль начал говорить о германском единстве.

— Так же, как Рейн течет к морю, ход истории неотвратимо ведет к воссоединению Германии, — произнес канцлер. — Конечно, можно было бы попытаться построить на Рейне плотину, но река выйдет из берегов и продолжит свой путь под плотиной. Именно так обстоит дело и с восстановлением страны. Конечно, господин Горбачев может задержать этот процесс на долгие годы…

Коль печально взглянул на гостя:

— В таком случае я, конечно, не доживу до этого дня. Но день германского единства, европейского единства наступит с такой же неизбежностью, с какой Рейн впадает в море.

Советский лидер молча выслушал эмоционально-образную речь канцлера и заговорил об экономических трудностях Советского Союза.

— Если нам потребуется финансовая помощь, сможет ли и захочет ли господин канцлер ее предоставить?

То есть овес-то нынче дорог…

На вопрос Горбачева Коль ответил положительно. По мнению Коля, этот разговор в саду его виллы стал решающим моментом на пути к германскому единству.

Через полгода на Мальте Буш выполнил просьбу Коля и прозондировал позицию советского лидера относительно судьбы ГДР.

Иллюзии Кремля

Это невероятно, но Горбачев был уверен, что стоит заменить Хонеккера другим лидером, более лояльным по отношению к советской перестройке, и все войдет в свою колею.

Однако Эгон Кренц, пришедший на смену Хонеккеру и провозгласивший политику «поворота», смог продержаться у власти лишь чуть больше месяца. Третьего декабря 1989 года он объявил об отставке всего состава ЦК.

Для Кремля это было громом среди ясного неба. Выбор преемника Хонеккера представлялся безупречным. Э. Кренц был молод, красив, обладал обаятельной улыбкой, умел по-горбачевски вести диалог на улицах. Словом, прямая противоположность угрюмому предшественнику.

Речистого, и в этом похожего на кремлевского патрона, нового главного партайгеноссе привезли в Москву за ярлыком на княжение. Это произошло 1 ноября. Горбачев встретил Кренца объятиями. Советскому президенту казалось, что, получив нового руководителя, немцы успокоятся.

Не тут-то было! Через несколько дней после возвращения Кренца из Москвы рухнула Берлинская стена. Обмениваясь комплиментами в Кремле, Горбачев и Кренц не произнесли ни слова о вероятности такого развития событий. В стенограмме встречи нет даже намека на это.

Представительство КГБ СССР в Берлине узнало об открытии границы вечером из программы телевидения. Реакция Москвы была истерично-невротической. Весть о падении Берлинской стены застала врасплох руководство разведывательной службы, не говоря уже о высшем политическом руководстве страны.

Насколько Кремль был далек от реальности, свидетельствует и этот невероятный факт. Во время беседы с новым руководителем ГДР Г. Гизи второго февраля 1990 года Горбачев заявил о своей уверенности в том, что большинство жителей ГДР являются сторонниками социалистического выбора.

По мнению многих германистов, высшее советское руководство с трудом воспринимало происходящее в ГДР. Никаких конкретных мер по стабилизации обстановки Кремль предложить не мог, поскольку никто не имел в этих вопросах сколько-нибудь четкой линии. Все оглядывались на первое лицо в государстве, от которого привыкли получать указания, а он все еще не верил в серьезность происходящего, полагаясь на традиционную мощь военных и политических позиций СССР в этом районе Европы.

Или все же предвидел, как иногда пишут, да еще якобы «с самого начала перестройки»?

— Москва не хотела терять ГДР, — считает бывший советский посол в Бонне Ю. А. Квицинский, — а в 1989 году действовала под давлением событий, которые для Кремля оказались в принципе совершенно неожиданными…

Эту точку зрения разделяют многие видные дипломаты, разведчики, военные. В подтверждение приводят хронику уступок. Будучи выстроенными в один ряд, они действительно высвечивают странную картину.

Январь 1990 года. Встреча Горбачева с Колем в Москве. Окрыленный канцлер уезжает в Бонн, где заявляет, что объединению Германии «дан зеленый свет». Только сейчас стало известно, что на переговорах советская сторона не расшифровывала условия объединения, а как заведенная талдычила абстрактную формулу — учет интересов безопасности других государств. Что имелось в виду под этой расплывчатой фразой, неизвестно. Духу не хватило заявить о том, что вхождение объединенной Германии в НАТО было бы несовместимо с интересами безопасности Советского Союза?

Февраль 1990 года. Встреча Буша и Коля. Заокеанский президент и европейский канцлер принимают решение о полноформатном вхождении объединенной Германии в НАТО. Позиция СССР, судя по всему, их уже не интересует. Напомним, что как раз в эти февральские дни генсек КПСС убеждает новоиспеченного берлинского коллегу Гизи в верности большинства жителей Восточной Германии социалистическому выбору.

Март 1990 года. Советский МИД выступает с заявлением, где наконец-то излагает позицию руководства страны по вопросу объединения Германии. Декларируется, что для СССР неприемлемо включение будущей Германии в Североатлантический блок.

Неужели Москва проявила характер? Как бы не так!

Июль 1990 года. Визит Коля в Москву. Советская сторона официально снимает возражения против вхождения объединенной Германии в НАТО. Почему после бесконечных компромиссов, лавирования, наконец, импровизаций о возможном вхождении Германии сразу в оба блока — в НАТО и Варшавский Договор — подняли лапки кверху, словно ощипанные гуси, которых когда-то готовил к обеду ставропольский мальчишка для чужеземных солдат?

Нет ничего тайного, что не стало бы со временем явным. Нетленна библейская мудрость!

Приоткрылся краешек еще одного покрывала. Оказывается, в июне того памятного 1990 года Горбачев посетил США. Сидя за чашкой кофе с Бушем, Михаил Сергеевич как бы между прочим заявил, что он согласится признать членство объединенной Германии в НАТО, если этого пожелает немецкий народ.

Буш от неожиданности едва не выронил из рук свою чашку. Изумленно взглянул гостю в глаза:

— Я хотел бы услышать это еще раз. Вы сказали, что не имеете ничего против, если Германия захочет быть в НАТО?

Горбачев повторил:

— Если они захотят быть в Варшавском Договоре, очень хорошо. Если они захотят в НАТО, тоже очень хорошо.

Буш не поверил услышанному и попросил Горбачева еще раз повторить сказанное. Горбачев сделал это. Буш и его сотрудники были потрясены.

Такая вот иллюстрация к вопросу о том, как принимались судьбоносные для нашей страны и всего мира решения в эпоху нового мышления. Ни в Политбюро ЦК КПСС, ни на съезде народных депутатов СССР этот вопрос не обсуждался и проект его решения не рассматривался. Естественно, не согласовывался он и с тогдашними союзниками СССР.

Для сравнения: письмо ленинградской преподавательницы Нины Андреевой, опубликованное в газете «Советская Россия», обсуждалось в Политбюро двое суток с утра до вечера без перерыва.

«Ополовиненный» народ

Так кто же решил судьбу ГДР? Горбачев с Рейганом, Бушем и Колем? Хонеккер с Кренцем? Некие тайные силы, на которые многозначительно намекают, но вслух не называют?