А вот в другой характеристике Чан Кайши военного инструктора Степанова говорится, что Чан Кайши — выдающаяся индивидуальность, человек, умеющий принимать решения, умеющий их выполнять и преисполненный честолюбивых планов. По мнению Степанова, Чан Кайши отлично разбирается в вопросах не только китайской, но и общемировой политики. Он сразу почувствовал, какой путь вернее приведет его к власти и, дорожа поддержкой масс, никогда не полагается на них всецело.[800]

Приведем еще одну характеристику, данную другим русским советником (Черепанов полагает, что она может принадлежать ему или Терешатову): «Чан Кайши — командир 1-го корпуса Вампу, был в России. Из военных работников стоит к нам ближе всех. Разбирается в политике. Страшно самолюбив. Изучает Наполеона, которого читает на японском языке. Учился в Японии. Уроженец провинции Чжэцзян, и ранее были подозрения, что его все время тянет туда.

В то время, когда главкомом был Сюй Чунчжи, не выделялся особенно в военном отношении среди остального генералитета. Сейчас, когда ему пришлось встать фактически на первое место, он уже поднимается над узкими взглядами комкора до понимания армейских задач. После взятия Вэйчжоу послал телеграмму правительству, где указывал в первой части своего доклада на свои заслуги в деле военного строительства в Гуандуне и на то, что он понимает задачи этого строительства. Затем пишет, что боится стать заурядным милитаристом и просит снять его с военной работы. Когда ему было разъяснено, что он не может стать милитаристом, потому что у него нет армии, а его корпус — не его войска, а войска партии, ухватился за эту мысль и в своих речах приводил это положение.

В своих решениях скор, но часто принимает решения необдуманно и тогда их меняет. Упрям, любит поставить на своем; в своей политической эволюции должен дойти до логического конца. В армии авторитетом пользуется и, подтягивая части на службе, умеет вне службы установить дружеские отношения с комсоставом».[801]

Люблпытная оценка Чан Кайши, данная замечательным военным, обладавшим удивительной политической чуткостью, умением рассмотреть истинную суть дела за вескими хитросплетениями и демагогией, В. К. Блюхером в своем докладе от 5 июня 1926 г. «Мои личные взаимоотношения с Чан Кайши в первое время были несколько натянутыми, хотя он выслал мне навстречу в дельту лучшую канонерку, пересев на которую я приехал в Кантон. Он все время возвращался к вопросу о том, доверяем ли мы ему, много раз и подолгу рассказывал о причинах, толкнувших его на выступление 20 марта. Из его рассказов получалось, что Ван Цзинвэй и Кисанька (хотя он о Кисаньке прямо и не говорит) пытались свести его на нет, задерживали рост его войск, ставили их в худшее положение по сранению с другими, что такая политика пренебрежения к нему и его войскам, могла привести к усилению врагов национально-революционного движения и поэтому он должен был это сделать для спасения национально-неволюционного движения.

Получив военную и прочную диктатуру и стремясь занять место Сунь Ятсена в Гоминьдане, иными слвоами, стремясь укрепить свою диктатуру, диктатурой партии, он боится сейчас вступить в борьбу с «Обществом изучения суньятсенизма» и втягивается в это болото. Что касается коммунистов и левых, то он их тоже боится, понимает, что даже левые не простят налета на партию и изгнания Ван Цзинвэя. Он отлично понимает, что коммунисты и левые сильны и рвать с ними райне опасно. Отсюда и половинчатость его политики».

24 марта делегация во главе с А. С. Бубновым, а вместе с ней Н. В. Куйбышев, И.Я. Разгон и В. П. Рогачев выехали из Гуанчжоу.[802] Ху Ханьмин предлагал Чан Кайши арестовать и только что приехавшего в Китай М. М. Бородина, но Чан Кайши не пошел на это.[803] В Пекине А. И. Черепанов 21 марта был вызван к Л. М. Карахану. Последний извлек из стола ящика телеграмму следующего содержания: «Сейфуллину от Кисаньки. Черепанову (решением заседания Политбюро от 24 марта 1927 г. награжден орденом Красного Знамени)[804] дожидаться в Пекине возвращения Ивановского из Кантона».[805]

Первые дни после «переворота» Чан Кайши в Москве явно наблюдалось определенное замешательство. Многие не могли понять, как получилось, что Гоминьдан, который еще совсем недавно, вскоре после своего II конгресса в феврале 1926 г. в лице своего ЦИК обращался в президиум ИККИ с официальной просьбой о принятии его в Коминтерн,[806] вдруг решился на «контрреволюционный переворот». Следует отметить, что совершенно очевидно, с одной стороны, от представителей разных советских ведомств шла противоречивая информация, с другой стороны, сказывался и недостаток правдивой информации.[807]«Когда мы прибыли в Китай (середина июня 1926 г. — В. У.), все то, что мы там от товарищей узнали о событиях 20 марта в Кантоне, — говорилось в докладе секретаря Дальбюро ИККИ в Шанхае Рафеса[808] на частном заседании по китайскому вопросу 24 ноября 1926 г., — о военной демонстрации Чан Кайши против левого Гоминьдана и коммунистов, было совершенно для нас ново. В Москве мы представления не имели о том, что было 20 марта в Кантоне. Мы не имели представления о том, насколько далеко зашло выступление, как глубоки результаты этого выступления. А между тем «20 марта» проникло во внутреннюю политическую жизнь самого Гуандуна. Товарищ Ивановский там был, товарищ Соловьев там был. Но реальные результаты 20 марта были видны только после их отъезда. В момент, когда была военная демонстрация против коммунистов, тогда не было еще ясно, что здесь вскрывается определенное столкновение классовых сил, что все это будет иметь большое значение для группировки политических сил после «20 марта»».[809]

Однако несмотря на события в Китае, 29 апреля 1926 г. на состоявшемся закрытом совещании Политбюро ЦК ВКП(б) по проблемам единого фронта в Китае, курс на активное вмешательство КПК во внутрипартийные дела Гоминьдана с целью исключения «правых» из этой партии оставался прежним, несмотря на отрицательную позицию Троцкого и Зиновьева. В качестве корректировки курса было решено только замедлить темп коммунистического наступления в Гоминьдане, чтобы перегруппировать силы. Сталин признал необходимым пойти лишь «на внутренние организационные уступки левым гоминьдановцам в смысле перестановки лиц».[810] Причем мартовское выступление Чан Кайши в то время никто в советском руководстве не относил к «правым». Руководство СССР сделало все возможное, чтобы сообщение о «перевороте» Чан Кайши не проникло в печать. Советская общественность и все инересующиеся событиями в Китае держались в неведении о происшедших 20 марта 1926 г. событиях вплоть до весны 1927 г. — до выступлений оппозиционеров в ВКП(б), затронувших и вопрос о событиях в Китае.

В августе 1926 г. Чжан Цзолинь заявил, что он заберет в свое ведение все суда, принадлежащие ранее КВЖД, потребовал ликвидировать учебный отдел КВЖД и передать все школы КВЖД под управление народного просвещения при главнокомандующем особого района Трех Восточных провинций Китая.

На такое требование последовала Нота народного комиссара по иностранным делам СССР Г. В. Чичерина поверенному в делах Китайской Республики в Москве от 31 августа 1926 г. В ней говорилось, что «Союзное правительство ожидает немедленной отмены указанных выше требований к правлению КВЖД и требует передачи рассмотрения этих вопросов в ведение нормально действующих дипломатических органов правительств.[811]