— Не в то горло попало, — объяснил он.

Мама обернулась к Сид с лучезарной улыбкой.

— Хотите желе? — поинтересовалась она.

После того как мы выяснили профессию Мем, вечер продолжался без лишних приключений. Моим родителям понравилась Сид. Я даже был уверен в том, что она им очень понравилась.

Впереди нас ожидало еще несколько минных полей: у отца был пунктик по поводу матерей-одиночек, которых субсидирует государство, а мама недолюбливала работающих матерей. Но Сид удалось справиться с этими проблемами с той же легкостью, с какой она разделалась со своей порцией желе.

— Государство никогда не сможет заменить родителя, мистер Сильвер, даже и пытаться не стоит.

Называйте меня Пэдди, милая, — разрешил папа.

— Некоторым женщинам приходится работать, миссис Сильвер, но это не означает, что дети для них отходят на второй план.

— Называйте меня Элизабет, дорогая, — кивнула мама.

Она говорила с Пэдди и Элизабет о том, о чем они хотели говорить: с мамой — о том, какие фильмы можно разрешать смотреть пятилетнему ребенку, с папой — о том, когда следует снимать стабилизаторы с велосипеда.

И она все делала правильно: восхищалась мамиными пирожками («Они моего собственного приготовления, дорогая, я дам вам рецепт, если хотите») и папиным садиком («Гарри никогда не интересовался садом, а я никак не могу понять такого отношения»).

Но Сид была не местной девчушкой, с которой я пару раз танцевал в клубе, не одной из многочисленных Ким и Келли, которых я приводил домой до того, как привел Джину.

Сид была женщиной с прошлым, в котором был брак, беременность и развод, хотя совсем необязательно именно в такой последовательности. У меня сложилось впечатление, будто для моих родителей единственный способ смириться с ее прошлым, это сделать вид, что его вовсе не существовало.

Разговор то и дело перескакивал с детства Сид в Хьюстоне на ее теперешнюю жизнь в Лондоне, как будто все, что было посередине, вырезано цензурой.

Так вы говорите, Техас? — сказал папа. — Я сам никогда не был в Техасе. Но на войне я встречал нескольких техасцев. — Он заговорщицки нагнулся к ней:

— Прекрасные картежники эти техасцы.

— Должно быть, славно, когда у тебя есть сестры, — сказала мама. — У меня было шестеро братьев. Можете себе представить? Шесть братьев! Некоторые женщины не любят смотреть по телевизору футбол и бокс. Но я всегда относилась к этому спокойно. Потому что у меня было шестеро братьев.

Но распавшийся брак Сид рано или поздно пришлось бы обсудить. И в конце концов Сид рассказала о нем, но так небрежно, как будто это был черствый пирожок, который просто требовалось отыскать среди других и отложить в сторону. Она никогда раньше не была настолько американкой.

— Моя семья очень похожа на вашу, — начала она, обращаясь к моей маме. — Очень похожа. Я приехала сюда только потому, что Джим — это отец Пегги — англичанин. У нас с ним ничего не вышло, но я почему-то не стала возвращаться домой. Теперь, когда я познакомилась с вашим сыном, я рада, что не вернулась.

Вот и все.

Мама посмотрела на нас, как будто мы Райан О'Нил и Эли Мак-Гро из «Истории любви». Даже папа, казалось, смахнул слезинку с глаз. Только потом я понял, что это была просто крошка от пирожка.

К тому моменту, когда Пэт задул свои пять свечек и мы разрезали торт, мои родители вели себя так, как будто знали Сид и Пегги всю свою жизнь.

Если их и расстроил тот факт, что девушка моей мечты до меня нашла кого-то другого, с кем делила свои мечты, они удачно это скрывали. Это должно было меня обрадовать, но почему-то особой радости я не ощутил.

Пока Сид помогала моей маме убирать со стола, а папа показывал Пэту и Пегги, как он борется в саду с улитками, я зашел в дом.

Песни Фрэнка Синатры уже давным-давно смолкли, но конверт от старой долгоиграющей виниловой пластинки (мой отец так и не принял революцию компакт-дисков) стоял прислоненный к музыкальному центру «Сони».

Этот конверт всегда очень много значил для меня. Синатра — галстук набекрень, на макушке мягкая фетровая шляпа с широкими полями, спереди загнутыми вниз, а сзади вверх — улыбается, глядя на счастливую пару из пятидесятых: набриолиненного Ромео в деловом костюме и окраинную Джульетту в жемчужных сережках и красном платьице.

Они выглядели, как обычная пара — трудно было представить себе их, например, шатающимися по Лас-Вегасу. Но было похоже, что они получили от этого мира всю радость, какую только возможно. И когда я был маленьким, я всегда подолгу смотрел на эту пару. Я думал, что они похожи на моих родителей в те времена, когда они полюбили друг друга.

Кто-то позвал меня из сада, но я не мог отвести взгляда от конверта старой пластинки, а потому сделал вид, что не услышал.

«Теперь таких больше не издают», — с грустью думал я.

— Замечательно провели время, — сказала Сид.

— Похоже, все прошло хорошо, — подтвердил я.

Мы вернулись в Лондон и поднялись к ней в квартиру. Пегги и Пэт уселись на диване и поставили кассету «Покахонтас» (выбор Пегги). Уставшие после посещения гостей, да еще долгой дороги в старом «Фольксвагене»-жуке, они начали огрызаться друг на друга. Я хотел побыстрей отправиться домой.

— Мы замечательно провели время, — повторила Сид. — Пэту понравились подарки, Пегги съела столько, что мне теперь неделю не нужно будет се кормить. И я очень рада, что познакомилась с твоими родителями. Они такие славные люди. Да, все мы замечательно провели время. Все, кроме тебя.

— О чем ты говоришь? Я тоже хорошо провел время.

— Нет, — возразила она. — И что меня задевает, что меня действительно задевает, так это то, что ты даже не пытался. Твои мама и папа постарались. Я знаю, они любили Джину, и понимаю, что для них это было нелегко. Но сегодня они действительно постарались, чтобы все получилось. А ты пальцем о палец не ударил, понимаешь?

— А что ты хотела, чтобы я делал? Танцевал ламбаду после пары бутылочек диетической кока- колы? Чем я мог развлекаться на детском дне рождения?

— Я взрослая женщина, и у меня есть ребенок, ясно? Тебе придется мириться с этим, Гарри. Потому что если у тебя не получится, у нас нет будущего.

— Мне нравится Пегги, — сказал я. — И мы с ней отлично ладим.

— Тебе нравилась Пегги, когда она была просто маленькой девчушкой, дружившей с твоим сыном, — сказала Сид. — Она тебе нравилась, когда была милым ребеночком, играющим на полу у тебя дома. Но что тебе не нравится, так это то, чем она стала теперь, когда ты начал встречаться со мной.

— И чем же?

— Напоминанием о том, что я трахалась с другим мужчиной.

Напоминанием о том, что она трахалась с другим мужчиной? Это было слишком крепко сказано. Трудно представить себе, чтобы, например, Синатра поместил такие слова на обложку какого-нибудь из своих альбомов.

27

Это было нечто большее, чем просто напоминание о том, что Сид трахалась с другим мужчиной.

Если жизнь вдвоем с Пэтом и научила меня чему-нибудь, так это тому, что быть родителем означает действовать по большей части интуитивно: все получается по мере того, как ты это делаешь.

Никто ничему тебя не учит. Ты сам учишься в процессе.

Когда я был маленьким, то думал, что родители обладают каким-то секретом, как держать меня в руках и правильно воспитывать. Я думал, у них есть какой-то великий план, как заставить меня есть овощи и вовремя уходить к себе в комнату. Но я ошибался. Только теперь я понял, что они делали то же самое, что и все остальные родители на свете: просто импровизировали.

Если бы Пэту взбрело в голову посмотреть «Возвращение джедая» в четыре утра или послушать кассету с песнями хип-хоп в полночь, я не стал бы задумываться, а попросту вытащил бы вилку из розетки и отправил его в кровать.

А когда он был расстроен после телефонного звонка Джины или после того как что-то случилось в школе, я брал его на руки и крепко обнимал. Когда это твоя плоть и кровь, ты не задумываешься о том, как поступить правильно. То есть вообще не нужно задумываться, что ты делаешь.