Игроки продолжали натягивать свитера и хлопать дверцами пока наконец все не вышли на поле. Робби, обычно возглавлявший команду, сейчас задержался. Кент повернулся, чтобы посмотреть на него поверх отполированных скамеек. Робби стоял лицом к шкафчику и, опустив голову, поправлял свитер. Кент подошел поближе… остановился за его спиной, держа шлем в одной руке.

— Эй, Гарднер, — позвал он.

Робби повернулся. Парни застыли друг перед другом, оба в красно-белой форме и носках, со шлемами в руках, оба раздумывающие, как справиться с тем, что навалилось на них в последнее время. Тренер вышел из своего кабинета и уже открыл рот, чтобы приказать им пошевеливаться, но потом передумал и оставил их наедине. Звук его шагов по бетонному полу вскоре затих, и воцарилось молчание, нарушаемое лишь стуком капель из душевых кабинок за кафельной стеной. Парней разделяла только низкая скамья и то, что один из них был законным сыном, а второй — незаконным. Кент думал, что лицо Робби будет выражать презрение. Но оно было просто печальным.

— Я слышал о твоих родителях, — сказал Кент, — мне очень жаль.

— Да. — Робби опустил голову, чтобы скрыть слезы, если они вдруг появятся. Они не появились, но Кент все понял.

Он протянул руку и прикоснулся к плечу сводного брата… единственное, неуверенное прикосновение.

— Это правда, мне на самом деле жаль. — Теплота в его голосе была искренней.

Робби не поднимал головы, уставясь на скамейку. Тогда Кент вышел из раздевалки, чтобы дать сводному брату побыть одному.

Этим вечером Кент возвращался с тренировки, злясь на мать так, как никогда в жизни. Когда он ворвался в дом, она поднималась на второй этаж со стопкой полотенец в руках.

— Мне надо поговорить с тобой, ма! — прокричал Кент.

— Это ты вместо «здравствуй»?

— Что происходит между тобой и мистером Гарднером?

Она остановилась, потом снова пошла, направляясь к шкафу для белья, а сын спешил за ней.

— У тебя с ним интрижка?

— Вот уж нет!

— Тогда почему все в школе говорят, что есть? Почему мистер Гарднер ушел от своей жены?

Моника резко повернулась, забыв о полотенцах.

— Ушел?

— Да! И вся школа об этом сплетничает! Один парень в раздевалке сказал, что жена выставила его, потому что у него есть любовница.

— Ну, если и есть, то это не я.

Кент внимательно посмотрел на мать. Та говорила правду. Он вздохнул и отступил на шаг.

— Фу, ма, мне сразу стало легче на душе.

— Очень рада, что ты мне веришь. Может быть, теперь ты перестанешь орать.

— Извини.

Она складывала полотенца в ящик.

— Значит, ты считаешь, что это правда? Что Том ушел от жены?

— Похоже на то. Я спрашивал Джефа, и он все подтвердил, а уж он-то знает. Они с Робби дружат всю жизнь.

Моника взяла сына под руку и повела его назад в гостиную.

— Похоже, тебя эта история опечалила.

— Ну… да… да, наверное.

— Несмотря на то, что я в ней не замешана? Он с упреком взглянул на мать.

— В настоящем не замешана, — исправилась она.

— Я расстроен, ма. Стоит только взглянуть на Робби Гарднера, и сразу становится ясно, что он совсем убит. Думаю, Челси чувствует себя так же. Она очень любит отца. Она так о нем говорила… ну, ты понимаешь. Дети редко так говорят о родителях. А сегодня в раздевалке я посмотрел на Робби и… — Они дошли до кухни, и Кент опустился на табурет. — Даже не знаю. У него было такое выражение лица — я не мог придумать, что ему сказать.

— И что же ты сказал?

— Что я сожалею.

Моника открыла холодильник и достала фарш и половинку луковицы в полиэтиленовом пакете. Положив все на стол, она подошла к сыну.

— Мне тоже жаль, — произнесла она.

Они оба испытывали сочувствие к семье, которая распадалась, и ощущали какое-то неясное чувство вины. Но прошлое не изменишь. Моника достала сковороду и принялась готовить ужин. Кент безрадостно сидел на краю высокого табурета.

— Ма, — позвал он.

— Что?

— Как бы ты отнеслась к тому, если я… ну, вроде… не знаю… попытался бы подружиться с ним, что ли.

Монике потребовалось время, чтобы обдумать слова сына. Она подошла к раковине, выдвинула доску для резки хлеба и, открыв пакет с фаршем, принялась лепить котлеты.

— Этого я не смогу тебе запретить. — Шлепки ее ладоней заполнили кухню.

— Значит, ты не одобряешь?

— Я этого не сказала.

Но в том старании, с которым она лепила котлеты, он почувствовал, что его вопрос почему-то напугал ее.

— Он мой сводный брат. Сегодня, глядя на него, я об этом впервые задумался. Мой сводный брат. Признайся, ма, от этого обалдеть можно.

Повернувшись спиной, она включила плиту, открыла нижнюю дверцу шкафчика и вынула бутылку с маслом, потом налила немного на сковородку и ничего не ответила.

— Я подумал, а вдруг я смогу чем-нибудь помочь. Не знаю, чем, но ведь это из-за меня они расстаются. Если не из-за тебя, то из-за меня.

Моника ощутила раздражение.

— Ты не несешь за это ответственность, и ты, конечно, ни в чем не виноват, так что если ты вбил себе в голову такую глупость, то выкинь ее поскорее!

— Тогда кто же несет за это ответственность?

— Он! Том!

— Значит, я должен просто стоять и смотреть, как разрушается семья, и ничего не делать?

— Ты сам сказал — чем ты можешь помочь?

— Я могу подружиться с Робби.

— Ты уверен, что он этого хочет? Кент промямлил:

— Нет.

— Тогда поостерегись.

— Чего?

— Чтобы тебя самого не обидели.

— Ма, я уже обижен — как ты этого не понимаешь. Все, что случилось, причиняет мне боль! Я хочу узнать своего отца получше, но если мне придется обходить его детей десятой дорогой всякий раз, когда я захочу с ним встретиться, то, может, вместо этого попытаться подружиться с ними?

Она бросила котлету на сковородку, шипение и пар наполнили кухню. Монике было неимоверно трудно благословить сына на то, чтобы тот обзаводился друзьями во враждебном лагере Тома Гарднера.

— Ты что, боишься, что я перейду на другую сторону, а ма? — Подойдя, Кент ласково положил руку ей на плечо — Плохо ты меня знаешь. Ты моя мама, и это не изменится, даже если я лучше их всех узнаю. Я должен так поступить, понимаешь?

— Понимаю. — Она обняла его так крепко, что он не заметил тяжелого блеска ее глаз. — Конечно, понимаю. Вот почему Том настаивал, чтобы я рассказала тебе о нем. Но я боюсь потерять тебя.

— И не потеряешь! Ну, ма, что ты такое говоришь. С чего ты вдруг потеряешь меня?

Она шмыгнула носом и усмехнулась своей собственной глупости.

— Не знаю. Все так перемешалось — ты и они, ты и я, я и он, ты и он.

Моника повернулась, чтобы снова заняться котлетами, перевернула их и нарезала на сковородку лук. Запах жареного усилился, Кент снова притянул мать к себе.

— Ух, как трудно взрослеть, правда, ма?

Она хмыкнула и, переворачивая лук ножом, ответила:

— Тебе видней.

— Вот что я тебе скажу… — Кент взял нож и принялся переворачивать на сковородке лук. — Чтобы ты ничего не боялась, я буду приходить и рассказывать тебе обо всем. Буду говорить, когда мы виделись с ними и о чем разговаривали. И как нам удается общаться. Тогда ты не будешь считать, что меня уводят от тебя, верно?

— Но я и так надеялась, что ты ничего не будешь от меня скрывать.

— Да, но теперь ты можешь быть уверена в этом.

— Ладно, договорились. Как насчет того, чтобы намазать маслом булочки?

— Хорошо.

— И достать тарелки.

— Хорошо.

— И банку с маринованными огурчиками.

— Да, да, да.

Кент стал помогать ей, Моника наблюдала за сыном, котлеты шипели и лук поджаривался, а она думала, как глупо было с ее стороны испытывать опасения из-за того, что он хотел подружиться с детьми Тома.

Она вырастила хорошего мальчика, который ее не бросит. Она так прекрасно справилась с его воспитанием, что теперь он учит ее тому, что в любви нет победителей и побежденных.