– Мицуру, я тебя хочу всего. Твой срам, твое дерьмо, твое сердце, все принадлежит мне. Давай срать вместе, отбросим стыд, вывернем души наизнанку!

– Не дури. Пусти меня.

– Это тебя спасет. И я буду спасена. Дерьмом нашей любви.

Аои обезумела. Это случилось не вдруг, не сейчас. Она с самого начала была безумной, но только сейчас Мицуру понял это, уже слишком поздно. Напрягая задний проход, он попытался высвободиться из ее мертвой хватки, но насколько ей не пристала нерешительность, настолько она была сильна.

– Мамочка, помоги! – невольно вырвалось у него.

Этот странный вопль заключал в себе бездну смыслов. Аои стала его «мамочкой», и Мицуру мучило чувство вины перед «мамочкой» за то, что он не стерпел и обделался, и приятное жжение в заднем проходе после испражнения отзывалось тем самым сладко свербящим теплом, возвращающим его к «мамочке».

Будь что будет, подумал Мицуру. В его голове Царил хаос. Есть ли тайный способ, как обуздать этот панический ужас? После того как он выкрикнул: «Мамочка!», Мицуру оставалось лишь, как того хотела Аои, вышвырнуть из себя сознание. Аои, кусая его в шею, причитала:

– Ударь меня! Изнасилуй!

Изрыгая все ругательства, на которые был способен, вцепившись зубами в ее грудь, давая ей пощечины, точно разозленный ребенок, он грубо ее отымел.

Все кончилось. За то время, что, очнувшись от лихорадки, они безучастно влезли в ванну, вымыли друг друга, смазали раны, постирали перепачканные одежки и простыни, а также пресловутые черные колготы, Мицуру понял, что он уже не может жить без Аои. Отныне он способен существовать только под ее властью. Когда-то давно некто назвал «мамой» женщину, меняющую ему пеленки, и с этой женщиной его соединила неразрывная связь. Аои насильно стала этой женщиной. После того, как они прошли через обряд осквернения в моче и кале, между ними установились отношения незаконных матери и сына, брата и сестры. На память о дне, когда они стали соучастниками преступления, Мицуру достал фотоаппарат, запечатлел на пленке голую Аои, а колготы унес с собой. Тонкая плева, как презерватив, облекавшая и защищавшая Мицуру, была окончательно содрана, выставив наружу инстинкт самца. Как будто все его тело стало головкой члена, он потерял умеренность, стал чувственным и уже не знал, как извести время между свиданиями с Аои. Целыми днями он прокручивал в памяти их дикое соитие и не находил покоя. Он понимал, что бесповоротно стал ее пленником. И вот прошел месяц. Разумеется, та ночь заслуживала того, чтоб навсегда остаться в памяти, но Мицуру никак не предполагал, что она приведет к беременности. С первого же их плотского сближения они почему-то не заботились о том, чтобы предохраняться. Возможно, они пришли к молчаливому согласию, что это относится к области «планирования семьи», а они существуют в мире, находящемся по ту сторону того, что называется семьей. Со своей супругой, заведовавшей их семейными делами, Мицуру, также по молчаливому согласию, предохранялся. Когда они жили в Америке, если Мисудзу заводила разговор, что хотела бы мальчика, он отвечал, что в Японии девочкам проще идти по жизни, но с какого-то времени разговоры о детях сошли на нет. Каждый раз, когда мать говорила:

«Увижу ли я когда-нибудь внука?» – супруги переглядывались и грустно улыбались. Мать, вероятно, решила, что Мисудзу бесплодна. Откуда ей было знать, как все обстоит на самом деле!

Аои сказала Мицуру, застигнутому врасплох известием о ее беременности:

– Я счастлива. Понесла от тебя. Если родится, уверена, будет девочка.

Мицуру спросил, почему она так уверена. Вздохнув, она фальшиво улыбнулась и сказала:

– Если девочка, мы сможем жить с ней как сестры. А мальчик – это одна головная боль.

Так же и я в детстве, подумал Мицуру, наверняка был для матери головной болью. С той ранней поры, когда в нем зародилось подозрение, что он подкидыш, постоянно накапливался его долг перед матерью и теткой. Страх перед отцом также не отпускал. Когда он подрос, фантазии о том, что он подкидыш, ослабли, но теперь его захватила мысль, что он существует исключительно в воображении отца, матери и тетки. Он считал, что если они вдруг перестанут его воображать, он исчезнет.

Зачатый Аои и Мицуру ребенок так же существует только благодаря их воображению. Плод любви или средство накрепко связать мужчину и женщину, общественный капитал или инвестиции в будущее – существо, зарождающееся в результате всевозможных фантазий, это и есть ребенок. В любом случае ребенок появляется на свет исключительно по прихоти родителей, взрослых.

Мицуру был из тех детей, которые, чуть повзрослев, начинают приставать к родителям с вопросом:

«Зачем меня родили, я же не просил?»

Мальчик, который в будущем станет головной болью Аои, тоже, наверно, как Мицуру, будет мучить ее подобными упреками.

– Б самом деле, лучше девочка, – сказал Мицуру.

Еще лучше, если на ней не скажется влияние столь не приспособленного к жизни отца, подумал он, вернувшись к мысли о том, какое это несчастье – родиться.

– Ты уже приняла решение?

– Все эти три дня, что бы я ни делала – спала, бодрствовала, ходила, я все думала, думала. Каждые пять минут мое решение менялось, я далее помышляла о том, чтобы одним махом покончить с собой и ребенком. Но теперь уже все в прошлом. Я не хочу тебе неприятностей. И потом, ведь это был только сон. Завтра схожу в больницу, и там меня разбудят. А после я покажу тебе новый сон. Ты доволен?

Говорят, там орудуют машиной, по устройству напоминающей пылесос, высасывая из матки «малышку» величиной с кончик мизинца. Называется это «вакуумный способ прерывания беременности».

Мицуру читал в энциклопедии. Но Аои узнает об этом, когда сядет на гинекологический стул и раздвинет ноги. Он хотел проводить ее до больницы, но она заявила, что раз уж ей все равно суждено одной трястись от страха, пусть лучше ждет ее дома.

Вечером она вернулась на такси. От нее все еще пованивало хлороформом. Она старалась храбриться, поэтому выглядела веселее, чем молено было предположить. Лежа на кровати в обнимку с плюшевым тюленем и простодушно улыбаясь, как отличившийся ребенок, она прошептала Мицуру:

– Вот и вся недолга.

Улыбка искривилась из-за боли в нижней части живота, которая периодически накатывала на нее, лицо помертвело. Боязливо поглаживая ее живот, Мицуру сравнивал Аои, запечатленную на снимке, вложенном в книгу по русской мистической философии, и ту, что была сейчас перед ним. На фотографии она была снята сразу после зачатия. Та кипящая дикой мощью Аои похоронена в прошлом. Перед его глазами была Аои, выкинувшая «малышку», Аои, из которой исторгли жизненные силы. При мысли о том, что прорванные колготы стали могилой «малышки», Мицуру чувствовал, что не успокоится, пока не понесет какой-либо кары. В ожидании кары он робко спросил:

– Аои, ты меня теперь ненавидишь?

Аои, слабо качнув головой, сказала:

– У нас теперь особенные отношения, нет? Забавно, может, оно и к лучшему, я теперь чувствую себя с твоей женой на равных. Половина тебя стала принадлежать мне.

Мисудзу не знала беременности. Мицуру вновь подумал, что две эти женщины воюют друг с другом на территории, не имеющей к нему отношения. Пока он, отдав себя на волю обстоятельств, дрейфовал между Токио и Киото, Аои старательно прибирала его к рукам. В этом противоборстве у Мисудзу не было другого оружия, кроме того факта, что она его законная жена. Хоть ее и тревожило смутное ощущение, что Мицуру ей изменяет, она не знала о существовании Аои. Аои самовластно завладела его телом и душой. Шаг за шагом она брала приступом его тело и душу, прежде принадлежавшие его жене, пока не сделала их своей порабощенной провинцией. То, чего Мицуру прежде ожидал от жены, он стал ждать от Аои и с радостью вверил ей часть себя. Извилистым путем Аои просочилась внутрь него. Он подсел на своего рода наркотик. Стоило ему некоторое время не видеть Аои, и у него начиналась ломка. Аои стала его владычицей, отняв у Мисудзу, и в то же время она присвоила себе территорию матери и тетки. Чувство покоя, которое Мицуру испытывал, когда спал вместе с Аои, напоминало то чувство, с которым он засыпал, убаюканный ими. И еще, когда он совокуплялся с ней, неизбежно в какой-то момент его охватывало заветное смутное томление. Возвращалось ощущение, которое испытал он во сне, когда поток женских грудей нес его к морю. Мицуру соединялся с Аои, но в какой-то момент Аои превращалась в густое облако в форме женской груди, плотно окутывающее его. И тогда Мицуру становился совершенно пассивным и только думал: будь что будет, чему быть, того не миновать. Мицуру провел бессонную ночь, мучаясь угрызениями совести по поводу аборта, внушая себе, что должен сделать для Аои что-то, соразмерное ее жертве. На следующий день он спросил, какой новый сон видит Аои теперь, когда ее разбудили в больнице. Она ответила: