— Надеюсь, ты покажешь Ноэль что-нибудь из твоих работ, — сказал Робер. — Я уверен, ей хочется их посмотреть.

— В самом деле? — спросил он, глядя на меня.

— Ну, конечно же, я хочу их посмотреть.

— Только не ждите, что это будет нечто подобное Леонардо, Рембрандту, Рейнольдсу, Фрагонару или Буше.

— Я полагаю, у вас есть собственный стиль.

— Благодарю. Но, может быть, свойственная вам деликатность заставляет вас проявлять такой интерес к моим работам? Если я угадал, мне бы не хотелось злоупотреблять вашими хорошими манерами и утомлять вас. А ведь это может случиться.

— Но я не могу заранее знать, как отнесусь к вашим картинам, пока их не увижу.

— Хорошо, мы поступим вот как. Я покажу вам несколько картин и, если замечу признаки скуки, немедленно откажусь от этой затеи. Ну, как?

— По-моему, прекрасная мысль.

— Сначала скажите мне, как долго вы собираетесь пробыть во Франции?

— Я пока точно не знаю.

— Мы надеемся, что долго, — сказала Анжель.

— Я уговорю ее, чтобы она осталась, — заявила Мари-Кристин.

— Конечно, как же ты сможешь обойтись без уроков английского?

— Эта мадам Гарньер, она все так же приходит помогать тебе по хозяйству? — спросила Анжель.

— Да, приходит.

— Пол в кухне давно пора мыть. Чем она тут занимается?

— Милая старушка Гарньер. У нее великолепное лицо.

— Ты писал ее?

— Конечно.

— По-моему, у нее отталкивающая внешность.

— Ты не видишь внутренний мир женщины.

— Значит, вместо того, чтобы убирать, она позирует тебе?

Жерар повернулся ко мне.

— Вы говорили, что хотели бы посмотреть мои картины. Начнем с мадам Гарньер.

Он выбрал один из холстов и поставил его на мольберт. Это был портрет женщины — толстой, веселой, сметливой от природы и с изрядной долей алчности во взгляде.

— Да, она именно такая, — сказала Анжель.

— Очень интересно, — сказала я. Жерар внимательно смотрел на меня. — Такое чувство, будто мне многое про нее известно.

— Что же именно? — спросил Жерар.

— Она любит шутки, много смеется. Знает, чего хочет и как этого добиться. Она хитровата и отнюдь не бескорыстна, всегда берет больше, чем отдает.

Улыбаясь, он кивал головой.

— Спасибо. Вы подарили мне лучший комплимент.

— Не сомневаюсь, — сказала Анжель, — что мадам Гарньер вполне устраивает сидеть спокойно на стуле и ухмыляться вместо того, чтобы выполнять свои обязанности.

— Меня это тоже вполне устраивает, мама.

— Вы обещали показать нам и другие картины, — напомнила я.

— После вынесенного вами приговора по первой картине, я сделаю это почти охотно.

— Я уверена, вы нисколько не сомневаетесь в своих работах, — сказала я. — Думаю, художник должен полностью верить в себя. Ведь если он сам не верит, поверит ли кто-то другой?

— Мудрейшие слова! — воскликнул он чуть насмешливо. — Ну, хорошо, вот вам, пожалуйста, — это консьерж. Вот натурщица, которую иногда мы приглашаем. Немного схематично, да? А это madame le concierge. Слишком привыкла позировать, не совсем естественна.

Я нашла его работы очень интересными. Он показал нам также несколько пейзажей Парижа: Лувр, сады Тильюри, улица; был и пейзаж, изображавший Мезон Гриз — с лужайкой и нимфами на пруду. Когда, перебирая холсты, он достал пейзаж Мулен Карефур, я немного растерялась.

— Мельница, — сказала я.

— Это старый этюд. Я написал его несколько лет назад. Вы узнали ее.

— Мари-Кристин возила меня туда.

Он перевернул холст лицом к стене и показал мне другую картину — портрет женщины за рыночным прилавком, продающую сыр.

— Неужели вы пишете картины, сидя прямо на улице? — спросила я.

— Нет. Я делаю наброски, а потом прихожу домой и работаю с ними. Конечно, не совсем то, чего бы хотелось, но тоже необходимо.

— Как я понимаю, портреты — ваш конек?

— Да, меня привлекает человеческое лицо. В нем можно увидеть так много, если умеешь смотреть. Однако большинство людей предпочитают скрывать то, что могло бы оказаться самым интересным.

— Значит, когда вы пишете портрет, вы стараетесь отыскать то, что спрятано?

— Если хочешь написать по-настоящему хороший портрет, нужно хоть немного знать о своей модели.

— И всех людей, которых вам приходилось изображать, вы изучали.

— Можно подумать, ты теперь настоящий детектив, — сказал Робер, — столько всего знаешь о людях, с которых пишешь портреты.

— Не совсем так, — смеясь, возразил ему Жерар. — Все, что я знаю, важно только для меня одного. Эти знания остаются при мне, пока я работаю над портретом. Я хочу, чтобы мои картины были правдивы.

— А вам не кажется, что людям хочется выглядеть на портретах не такими, каковы они на самом деле, а какими они бы хотели быть? — спросила я.

— Модные художники именно так и делают. Я не из их числа.

— Но если приукрашенный портрет доставляет удовольствие его владельцу, что в этом дурного?

— Ничего. Просто это не то, чем я хочу заниматься.

— А я бы хотела, чтобы меня приукрашивали, — сказала Мари-Кристин.

— Осмелюсь предположить, что большинству людей этого хочется, — добавила Анжель.

— Вы считаете, что вам в самом деле удается проникнуть в людские тайны, которые они пытаются скрыть? — спросила я.

— Возможно, не всегда. Но художник-портретист обычно обладает живым воображением, и то, что ему не удается раскрыть, он придумывает.

— И при этом не всегда находит правильный ответ.

— Важно найти хоть какой-то ответ.

— Но ведь если ответ неправильный, это может означать, что все его усилия были напрасными.

— Но ему доставляет наслаждение сам процесс.

— Мне кажется, — сказал Робер, — если при написании портрета приходится подвергаться такому скрупулезному анализу, следует хорошенько подумать, прежде чем соглашаться.

— Я вижу, у вас сложилось обо мне неверное представление, — смеясь заметил Жерар. — Я говорил всего лишь об упражнении, которое художник выполняет для собственного удовольствия. Оно совершенно безобидно.

На стеклянную дверь, выходящую на плоскую крышу дома, упала тень, и я разглядела чью-то фигуру. Человек огромного роста заглянул в комнату.

— Привет, — сказал он по-французски с сильным акцентом.

— Проходи, — сказал Жерар, хотя в его приглашении не было надобности, так как посетитель уже вошел в комнату.

— Извините, я помешал, — сказал вошедший, улыбнувшись и окинув нас быстрым взглядом. Это был очень светлый блондин лет двадцати семи с поразительно голубыми глазами. В нем чувствовалось что-то подавляющее — и не только из-за его роста. Его властная натура видна была во всем.

— Ларе Петерсон, мой сосед, — представил его Жерар.

Я слышала раньше это имя. Это он писал портрет Марианны.

Жерар представил ему меня. С другими новый гость, видимо, уже был знаком.

— Какое удовольствие вновь видеть вас всех, — сказал Ларе Петерсон. — Вы должны простить меня за это вторжение. Я пришел одолжить немного молока. У тебя не найдется, Жерар? Если бы я знал, что у вас тут семейная встреча, я бы выпил кофе без молока.

— У нас тоже есть кофе, — сказала Анжель. — Правда он, наверное, немного остыл.

— Все равно, не откажусь.

— Молоко тоже есть.

— Благодарю, вы очень любезны.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила его Анжель, и он сел на кушетку рядом с Мари-Кристин.

— Вы ведь тоже художник, да? — спросила она.

— Пытаюсь им быть.

— И вы живете в соседней студии, а пришли через крышу.

— Да, но это не так уж рискованно, как может показаться. Мы спокойно ходим по этой крыше, там даже есть специальный проход из студии в студию. Моя студия точно такая же, как эта. Они парные.

Анжель налила ему кофе, за которое он подчеркнуто любезно поблагодарил.

Мне показалось, что Жерар слегка раздосадован появлением своего соседа. Нужно признать, его приход произвел немедленный эффект. Он сразу завладел инициативой в разговоре, много внимания уделяя себе, рассказывая, как был студентом университета в Осло, а потом вдруг ему пришло в голову стать художником.