— Ну и ладно! — отмахивается маман. — А кто они были? Герочка, помни: ты у нас непростого рода! Моя прабабушка, между прочим, столбовая дворянка была! Конечно, с твоей мамой об этом забываешь, она же себе тако-ое позволяет… А про тетушек твоих я вообще молчу! — она презрительно оглядывает нас, притихших под струями материнской критики. — Кстати, что это за негр со мной в лифте раскланялся? Не твой ухажер, часом, а, Сонечка? Я бы не удивилась, если ты и с негром… Ай! — мать встряхивает ручками. — Так вот, о чем я? Ах, да! О родителях этой, как ее, Хелены надо узнать. И вообще все выяснить. Есть у нее образование? Квартира? Счет в банке? Немки хороши, если у них все это есть. А если она безродная, безденежная и вообще непонятно кто…
— Ты бы сперва узнала, чего они с Герой хотят, — бурчу я.
— Мало ли, чего она хочет? Сперва надо посмотреть, на что эта девица годится! Хи-хи… Может, он переедет к ней, поживет — да и плюнет. Вдруг у нее таких Гер полна коробушка…
— Девочки, — произношу я деревянным голосом, — и Гера. Выйдите на минуточку.
Скривившийся, словно от удара под дых, племянник обходит бабулю по параболе и покидает комнату первым. Сестры, подталкивая друг друга, пропихиваются в дверь. Я поворачиваюсь к матери.
— Слушай сюда, гадина. — Дракон в моей душе разворачивает гигантские белые крылья и разевает бездонную огненную пасть. — Сейчас ты закроешь ротик и прослушаешь краткую лекцию, первую и последнюю. Еще одно ядовитое словечко в адрес Хелены, Геры, меня или девочек — и я выкину твое шмотье из окна. Второе слово — и ты полетишь следом. Тоже из окна. Того, что ты УЖЕ сказала, достаточно, чтобы ты сразу после рождества (во время которого будешь вести себя тихо-тихо, тише мыши под метлой) собрала свои манатки и вымелась вон. Никаких шопингов, никаких культурных мероприятий, никакого шика за Сонин счет. Едешь в аэропорт и отправляешься к чертям собачьим. К своим любимым конфиденткам. Им будешь заливать насчет расчетливых немок и непочтительной родни. А сейчас ты поменяешь излюбленную манеру поведения на приличную.
— Ася, что ты себе позволяешь?… — севшим голосом шепчет мать. Жалкая попытка.
— Я позволяю себе только то, что МОГУ себе позволить. А я могу себе позволить закрыть твой вонючий рот!!! — грохочу я. У меня даже голос незнакомый. Тяжелый бас, отражающийся от стен.
— Как ты разговариваешь с матерью?… — у нее по-детски обиженное лицо. Вот-вот. Пусть осознает, что такое детская обида, когда нет никакой возможности дать сдачи. Лучше поздно, чем никогда.
— Ты мне не мать. Ты мерзостная чужая старуха. Старуха, которая говорит гадости тем, кто мне дорог. Но больше ты этого делать не будешь.
— Это пачиму эта?! — срывается она на крысиный визг.
— Потому. Что. Я. Не. Позволю. — Я наклоняюсь к старой ведьме и аккуратно прихватываю ее за глотку.
И откуда столько силы? Как будто вся мощь моего тела вошла в кисть и превратила нормальную женскую руку в драконью лапу. Мать слабо ворочается, горло у нее дергается, я вижу, как проступают яремная вена и сонная артерия, представляю, как ломается подъязычная кость, как с пеной лезет изо рта синеющий язык, представляю так отчетливо, что этот образ передается женщине, замершей под моей рукой, остолбеневшей от накатившего знания: нельзя сопротивляться, нельзя кричать, нельзя даже дышать, иначе конец…
В дверь звонят. Пришла Хелене.
— Сейчас я тебя отпущу. И ты будешь милой и обходительной с этой девушкой. Ты будешь с ней именно такой, какой бываешь со своими сраными подруженьками. Ты постараешься ей понравиться. А завтра уедешь. И больше мы не увидимся. Никогда. Будь послушной — и я ничего тебе не сделаю. Но только если ты будешь вести себя так, как я велю. У тебя нет другого выхода, старуха. Помни: я рядом и слышу каждое твое слово. Даже непроизнесенное. А, Хелена, здравствуй! Знакомься — это наша мама, Герина бабушка!
— А зачем ты держишь ее за шею? — растерянно улыбается Хелене. — Это какой-то русский обычай?
— Нет, просто мама подавилась тортиком. Она очень любит тортики, откусила слишком большой кусок — вот и подавилась, — ухмыляюсь я, отпуская такое мягкое, дрожащее горло. На нем остается отпечаток не только пальцев, но и ладони. Будет синяк. На память о том, что когда-то у этой женщины была дочь.
Остаток вечера прошел в атмосфере глубокого радушия.
А на следующий день мне стало не до мамаши. Потому что Дракон нашел меня.
Глава 19. "Let's forget about tomorrow"…
Все это время мы переписываемся. Перебрасываемся ни к чему не обязывающими фразами. Чтобы не связывать друг друга ни надеждами, ни обещаниями. Вернее, чтобы не связывать СЕБЯ. Не обманывать. Не уговаривать. Не строить в воображении сказочных замков, населенных фантомами красивого ухаживания, верной любви и душевной близости. Потому что реальный мир никогда не выдерживает тяжести подобных фата-морган. Твердь действительности проламывается и красивые видения улетают в преисподнюю, по дороге эффектно рассыпаясь в прах.
Страннее всего то, что очередная погибшая фата-моргана не в силах нас образумить. Мы продолжаем надеяться, что есть такое время и место, где окружающий мир способен выдержать все, о чем безумствует мечта, выдержать и не сломаться… Потому что изо дня в день любоваться на неказистое лицо реальности — невыносимо.
Когда-то одним из самых страшных видений было: я, расплывшаяся в кляксу, с рыжеватой нахимиченной шерстью вместо волос, улыбаюсь покорной улыбкой лысому кривоногому мужику с тупо-оживленным лицом — "главе семьи", рядом вертится подросток, выбирающий — огрызнуться или подлизаться — семейная фотография из тех, которыми хвалятся на сайтах… И ужас даже не в том, что мы уродливы, будто зверолюди доктора Моро, а в том, что отныне мы в связке. И ни один из нас шагу не сделает отдельно от двух других.
У нас больше нет ни собственного мнения, ни собственных желаний. Сохранить в душе заповедный уголок и лелеять там призрак девичьей мечты — предательство по отношению к лысому-кривоногому. И по отношению к его отпрыску. А значит, если сам Ланселот Озерный придет ко мне под окна с копьем, сонетом и букетом, я его попросту не замечу.
Психическая слепота, вот как это называется. Слепота не глаз, а мозга. Когда не видишь вещей, в которые ежедневно, ежечасно тычешься носом, когда не можешь объяснить себе, почему отвергаешь самое простое решение проблемы, почему, страдая от одиночества, отталкиваешь все протянутые тебе руки…
А потом выясняется: можно не заметить рыцаря на боевом коне и не будучи женой и матерью. Достаточно привыкнуть к мысли, что ты связана. С кем-то или с чем-то, требующим всю тебя, без остатка. Муж? Ребенок? Болезнь. Она отбирает у человека все права на него самого. Она изменяет наши глаза так, что те больше не видят выхода.
Бывает, люди, не обремененные тактом, спасают нас от психической слепоты. Как сестра моя Сонька, когда без стеснения читает не предназначенную ей почту. И отвечает вдобавок! Не всем, конечно. Только тем, кого я, по ее мнению, недооцениваю.
Пусть не наутро, а лишь на вторые сутки после Кровавого Рождества, принесшего немало приятных мгновений (ах, как вздрагивала и запиналась наша самоуверенная мамочка, опасливо поглядывая в мою сторону!) я вознамерилась осуществить вторую часть плана. А именно — выставить маман из дому. Пока драконье самоощущение не испарилось.
Но Соня не дала мне даже обратить на мамулю огненный взор. На взлете перехватила.
— Аська, собирайся! — тараторит сестрица, пихая круассан в мой изумленно открытый рот. — Кофе-кофе-кофе, на-на-на-на-на! Скорей-скорей-скорей!
— Да фто флуфилофь-то? — взрываясь крошкам, пытаюсь узнать я, полузадушенная круассаном.
— То, чего у тебя сто лет не было и еще сто лет не будет, кабы не я! Свидание!
— Сви… С кем?
— С Костиком!
"Ужас из железа вырвал стон". Я представила себе Олега Меньшикова, Костика из "Покровских ворот", легкомысленного аспирантика, читающего Пушкина надменной девице в пышной юбке и нитяных перчатках… Что-то не то. Встряхнувшись, как пес, вылезший из воды, включилась в происходящее. Костик — это Дракон. Свидание у меня с ним. Но как? Естественно, Сонькиными молитвами, больше никто не осмелится. Ругаться поздно, придется расхлебывать.