«Ишь, дипломат какой», — усмехнулся Бачуренко, вытаскивая из кармана кисет и аккуратно нарезанную косыми полосками бумагу для самокруток.

Сворачивая цигарку, Захар Петрович думал: «Скажу своим, что звонил Курганов, — сразу же вопрос: когда приедет помощь? А она, выходит, не приедет. Видите ли, собираются возвращать скот в станицу. Да разве ж овец погонишь зимой? Зря только обругал ребят: придется раздать овец по дворам».

— Ну, ты шо нос повесил? — Бачуренко протянул зажигалку. — Молчишь, як дальний родственник.

Захар Петрович глянул на него, как-то виновато улыбнулся:

— Дело-то у нас к тебе такого… щекотливого свойства.

— А ты давай, я щекотки не боюсь, у меня кожа дубленая.

О желании колхозников помочь степновцам Захар Петрович сказал не сразу. Начал с того, как Миша с Федей ходили вечером просить сено для ягнят и овцематок.

Слушая, Бачуренко одобрительно кивал головой, потом сказал:

— Так это ж они попали к Илье Федорычу! У него каждый вечер собираются бабы на посиделки: вяжут фронтовикам варежки, шарфы, носки.

— Совершено точно. Там, говорят, была полна хата народу.

Глянув на окно, залитое красноватым светом поднимающегося над степью солнца, Бачуренко тихо засмеялся и, повернувшись к Захару Петровичу, недоуменно смотревшему на него, начал рассказывать:

— Когда-то Илья Федорович был первым в округе гармонистом и шутником. На язык острый, собою видный. Да чуть не поплатился он однажды за свои шутки. Лет двенадцать тому назад ехал он домой из Балашова, по колхозным делам мы его туда посылали. Как раз на полях хлеба убирали. И вот возле хутора Зубаревского остановил он на мисточке через балку своих лошадей, вылез из тарантаса и стал осматривать той самый мист. Плечом попробует его на прочность, ногами притопнет. А рядом, на току, молотьба шла. Видят люди: человек ходит озабоченный. Подходят к нему, спрашивают: «В чем, мил друг, дело?» А он что ни на есть серьезно отвечает: «Сомнение берет меня. Сейчас цирк будет ехать, боюсь, не выдержит этот мост слона». Народу сбежалось — тьма. Все в один голос: выдержит, машины по нему ездят! Ну, он попрощался с ними, зубаревскими-то, и поехал дальше. А люди сидят у моста час, другой, а слона-то никакого нет. Бригадир никак не заставит ихработать. И тут нагрянул председатель. Туда, сюда, поднял шум… Милиция задержала нашего Илью Федорыча возле самых Бобров… Знаешь, Петрович, еле-еле мы отстояли его тогда. Хотели политическую статью ему… За срыв уборки, да, да.

— А может, он и моим ребятам сказал, как зубаревским про слона? — спросил Захар Петрович.

— С той поры осторожным стал он в шутках. А теперь совсем не до них. У него трое сынов воюют, сам просился — не взяли, говорят: стар, побудь дома.

— Так как же, Василь Матвеич, в таком случае быть? Не ходить же нам по дворам!

— Зачем? Мы соберем усих колхозников и побалакаем. Село наше дружное. И в беде, и в радости дружное.

Он встал, подошел к двери и, приоткрыв ее, крикнул в коридор:

— Федотыч, зайди на минутку!

В кабинет вошел чисто выбритый старик, в полушубке, подпоясанном солдатским ремнем.

— Слухаю, Матвеич! — молодцевато крикнул он.

— Садись на моих коней и объяви всем, чтоб собрались в клубе, да поживее, — распорядился Бачуренко. — Срочное, мол, дело, председатель кличет!

— Поняв, пидниму, як на пожар, — бойко ответил старик и вышел.

Выкурили еще по одной самокрутке. Бачуренко стал одеваться. Захар Петрович удивленно посмотрел на него.

— Пошли, теперь уж собираются люди, — ответил Бачуренко на его немой вопрос.

Они вышли на крыльцо правления, и Захар Петрович не поверил глазам: со всех концов села к клубу спешили женщины, старики и вездесущие ребятишки.

Бачуренко, сдвинув шапку набекрень, как-то сразу посветлел и с гордостью проговорил:

— У нас так: покличь — сразу сбегутся. Снег возле клуба был уже утоптан валенками и сапогами. Заметив рубчатый след, Захар Петрович определил: «Этот свои валенки покрышкой от автомашины подшил, на случай сырости».

А люди все подходили. Бачуренко едва успевал отвечать наприветствия. Наблюдая, с какой почтительностью относятся к нему бобровцы, Захар Петрович думал: «Уважают своего председателя, да и есть за что».

В клубе было полным-полно. Люди сидели на скамейках и подоконниках. В зале висел приглушенный гул.

— Не отставай, Петрович, — входя в помещение, сказал Бачуренко.

Они поднялись на маленькую сцену. Люди притихли.

Захар Петрович приосанился. «Что как откажутся? Неловко получится. Сказать, что мы расплатимся с ними?» — тревожили мысли.

Выйдя на середину сцены, Бачуренко откашлялся и, зажав в руке снятую с головы шапку, заговорил густым басом:

— У наших степновских товарищей, — он кивнул на Захара Петровича, — сложилось тяжелое положение. Они уже пояса затянули на последнюю дырку.

Колхозники настороженно встретили шутку Бачуренко, ждали, что скажет дальше. Только те, кто был вечером в доме, куда заходили Мишаи Федя, догадывались, к чему клонит председатель. — А помочь мы можем: нужно каждому двору взять на кормежку по паре овец. Расход тут небольшой, трошки меньше достанется кормов своим, но це не беда, — все так же спокойно звучал голос Бачуренко. — Думаю, шо все будут согласны. Вот, я вижу, Илья Федорыч кивает, Ефросинья…

— А своих куда же девать? — визгливо прорезал тишину женский голос.

Словно разбуженные этим возгласом, колхозники заговорили, стали выкрикивать: — У кого теперь излишки?

— Своих впроголодь держим!

Бачуренко наклонился к Захару Петровичу и успокаивающе сказал:

— Не волнуйся, все будет ладно. Перекипит и уляжется, такая натура людьска.

— Василь Матвеич, дозволь мне слово! — послышался голос из среднего ряда.

— Давай, Илья Федорыч, балакай, — отозвался Бачуренко.

Старик повернулся к сидящим сзади и укоризненно сказал:

— Стыдно за вас, товарищи, перед степнов-скими. Речь идет о сбережении общего добра, а вы тут устраиваете базар. Люди жизни за нас отдают на фронте, а мы торгуемся за охапку сена.

«Видел, как закрутил, — удовлетворенно подумал Захар Петрович. — И вправду оратор».

Неожиданно дверь распахнулась, и в облаке морозного воздуха в клуб вбежал запыхавшийся парнишка лет четырнадцати. Не обращая внимания на выступавшего, он направился к сцене.

— Дядя Васыль! — взял он за рукав Бачуренко. — Только что по радио передали: наши на Волге прикончили фрицев. Я тут немного успел записать.

Он сунул председателю помятый листок бумаги.

Бачуренко поднял руку и громовым голосом крикнул колхозникам:

— Тихо, товарищи! Петька добрую весть принес, — он показал на порозовевшего от смущения паренька. — Наши разбили под Сталинградом фашистов!

Он потряс в воздухе листком и продолжал:

— Вот тут сказано, шо наши войска захватили, — Бачуренко поднес к глазам листок, — две пятых прибавить три седьмых… И дальше сплошные дроби…

Он повернулся к парнишке:

— Шо ты мини подсунув?

— Читайте с другой стороны, это я из тетради вырвал.

— Ага, не оттуда начав, товарищи, — с усмешкой проговорил в зал Бачуренко. — Так вот… Захватили: семьсот пятьдесят самолетов…

Едва он закончил перечисление захваченных нашими войсками трофеев, пленных солдат и офицеров немецкой армии, клуб дрогнул от радостного гула. Ребятишки, молчавшие до сих пор, начали топать ногами и пронзительно кричать:

— Ура!

— Бьют гадов!

И тогда, пересиливая возбужденные голоса, Бачуренко спросил:

— Так как же мы будем со степновскими овцами?

Захару Петровичу показалось, что все выдохнули разом:

— Согласны!

До позднего вечера в селе слышались возбужденные голоса, овечье блеяние, скрип дверей: колхозники развозили по дворам степновских овец.

Перед сном Захар Петрович подошел к окну и, рисуя ногтем на запушенном инеем стекле какие-то квадратики, задумчиво проговорил:

— Дело мы сделали, теперь сохранятся овцы. Вот только как правление посмотрит на нашу работу? Все-таки надо было посоветоваться. А?