Что бы ни говорили богословы и философы, но героизм женщин показывает, что у них есть такая же любовь к родине, такая же храбрость, такая же стойкость, такая же настойчивость, как у мужчин, и что, раз взявшись за дело, женщина делает его не хуже мужчины, в этом и проявляется душа.

«Никто же большей любви не имат, аще кто душу свою положит за други свои». Сколько же самоотвержения мы видим в женщине! Поэтому мы не сомневаемся, что у женщины есть такая же душа, как и у мужчины.

Есть еще одно достоинство в женщине, она «не пьет до пьяна»; тем не менее я позволю себе выпить за здоровье Ольги Алексеевны Стецкой и за всех собравшихся здесь женщин!

Многострадальный Севастополь[115]

Первый раз я попал в Севастополь в 1874 г. и учился там во 2-м классе уездного училища до мая 1875 г.

Тогда Севастополь представлялся разрушенным больше чем наполовину, ибо на каждой улице стояли рядом дома, восстановленные и разрушенные в Крымскую войну 1853–1855 гг.

В следующий раз я попал в Севастополь в 1907 г. Город уже был вполне восстановлен, по старинной линии обороны был устроен Исторический бульвар. Малахов курган, 4-й бастион были приведены в тот вид, который они имели перед осадой.

На 4-м бастионе возвышалось величественное здание панорамы. Я был со своим приятелем, и мы пошли смотреть панораму. Чтобы ознакомиться с местностью, мы обошли панораму по наружному балкону, но когда мы вошли внутрь, то сперва ничего не поняли. Бухта, которая на самом деле лежит справа, на панораме лежала слева. Присмотревшись, мы увидали, что панорама изображает штурм Малахова кургана и поставлена на 4-м бастионе. Когда панорама стояла на Царицыном лугу в Петербурге, то это все равно, а на местности надо применяться к местности и не ставить историческую панораму в переверт.

После того до 16-го года я множество раз бывал в Севастополе и любовался его красотой. Останавливался я в гостинице Киста; мне как-то дали комнату с видом на запад и я с ясностью увидал приморские батареи; из этой комнаты можно было сфотографировать эти батареи с их тыловой стороны, что, наверное, немцы своевременно и сделали.

Затем я попал в Севастополь в 1928 г. Развалин совершенно не было.

В теперешнюю войну его сперва обстреливали и бомбили немцы и после упорной обороны взяли.

Теперь его начинают обстреливать и бомбить наши войска, и с уверенностью можно сказать, что Севастополь вскоре будет освобожден, после чего будет восстановлен — не в тридцать лет, как было после Крымской войны, а в год или два, ибо другой такой стоянки для флота на Черном море нет, и город Севастополь вновь станет неприступной твердыней.

Рассказ о моей жизни[116]

Я родился 15 августа 1863 г. Мой отец был артиллеристом. Он учился на казенный счет, так как дед был ранен под Бородином и имел право на бесплатное обучение своих детей.

В начале 60-х годов отец вышел в отставку. В течение 15 лет он вместе с семьей жил в деревне. Затем мы переехали в Севастополь. Обучение в местном училище было тогда поставлено из рук вон плохо. Немецкому языку, например, нас обучал немец, которого я потому запомнил, что у него всегда болели зубы. Поэтому в кармане наш педагог держал всегда полуштоф водки, к которому все время прикладывался. У этого преподавателя мы ничему не научились. В 1878 г. я поступил в Морское училище.

Царское правительство всегда боялось каких бы то ни было обществ и кружков, устраиваемых воспитанниками училища. Боязнь эта доходила до курьезов. Я помню, как в назидание нам читали приказ великого князя Константина Николаевича о том, как несколько воспитанников старших классов решили устроить общество для эксплуатации богатств Севера. Даже в такой безобидной организации власти хотели найти политический оттенок.

В 1883 г. в училище была образована революционная группа сыном Шелгунова. Я хорошо знал молодого Шелгунова. Группа была захвачена в момент, когда сам Шелгунов находился в заграничном плавании. Его арестовали на борту корабля. Все участники этой группы были разжалованы и отправлены в дисциплинарные батальоны на разные сроки.[117]

Много было в старой России людей, недовольных существующим строем. В детстве я встречался с известными революционерками — сестрами Фигнер. Они приходились нам свойственниками и бывали у моих родителей вместе со своими друзьями.[118]

Помню, я даже обижался, что моя мать оставляла ночевать у нас сестер Фигнер. Я приду домой с вечера на воскресенье, а мне говорят:

— Ты ступай ночевать в корпус, потому что у нас будут Фигнер ночевать.

Это мне удовольствия, конечно, не доставляло, ибо прежде чем покинуть в воскресный день корпус, надо было отстоять длинную и нудную обедню.

Большим преимуществом Морского корпуса в те годы, когда я в нем учился, было то, что в нем горячо поддерживались традиции прежнего директора — Римского-Корсакова, брата известного русского композитора. Это был в высшей степени образованный человек, прекрасный моряк, горячо любивший свою родину и свое дело.

Окончив учение, я начал работать в компасной мастерской Гидрографического управления у де Колонга, замечательного моряка и ученого, создателя теории о девиации компаса. Про него в шутку говорили: «Колонг держится-де такого мнения, что корабли только для того и строят, чтобы было где компасы ставить».

К этому периоду относится моя первая научная работа о компасах. Работая под руководством Колонга в компасной мастерской, я все-таки отлично понимал, что не корабль для компаса, а компас для корабля. Еще будучи в Морском корпусе, я любил в свободное время ходить в Адмиралтейство знакомиться с производством кораблестроительных работ.

В 1887 г. я ушел из компасной мастерской. Начал работать на Франко-русском заводе — предке теперешнего завода-гиганта им. Марти, а затем решил продолжать учение. Окончив кораблестроительное отделение академии, я остался в ней вести практические занятия по математике. С 1887 г. главной моей специальностью стало кораблестроение или, лучше сказать, приложение математики к разного рода вопросам морского дела. В академии мне было поручено впоследствии вести курс теории корабля.

Особенно меня заинтересовал вопрос расчетов килевой качки корабля. Во время строительства Либавского порта был вырыт длинный канал в море глубиной примерно в 30 футов. Яхте «Полярная звезда» приказали пойти в Либаву. Было свежо. Сильный ветер поднимал крупную волну. Командир яхты стал на якорь у входа в канал и отказался идти дальше. Произошел крупный скандал. Дело в том, что на яхте должен был идти сам царь. Пришлось ему ехать в Петербург по железной дороге.

В связи с этим меня вызвали в Гидрографический департамент, где предложили разработать вопрос о килевой качке корабля и установить, насколько корабль качается носом и кормой и какой нужно учесть запас глубины под килем, чтобы обеспечить безопасность прохода в любую погоду.

Закончив эту работу, я сказал, что этот вопрос — новый и трудный и мне бы хотелось доложить о нем в Английском обществе кораблестроительных инженеров. Желание мое должно быть понятным, потому что в этом обществе были собраны лучшие кораблестроители мира того времени.

В Англии я пробыл несколько дней. Сделал доклад, посетил кораблестроительные заводы. Мой доклад был напечатан в «Трудах Общества». Спустя год я развил общую теорию качки корабля на волне. За этот труд Общество присудило мне золотую медаль. Это было тем более приятно, что русский человек был первым из иностранцев, который получил золотую медаль самого известного в мире Общества кораблестроительных инженеров.[119]