– Время на исходе, Джефф. Время на исходе, – голос тянул звуки и повторял эту фразу снова и снова. Я побледнел, вслушиваясь в шелестящие слова, и не заметил, как Крис обогнал меня. Как только его машина пронеслась мимо, в мое радио вернулась музыка. Я нагнал Криса как раз, когда он вышел из машины, чтобы открыть гараж. Крис, самодовольно улыбаясь, распахнул тяжелые створки дверей и вальяжно подошел к моей машине.

– Ты проиграл, – произнес он.

Я мягко нажал на газ, «БМВ» размеренно заплыл в гараж и через пять секунд стоял на своем законном месте. Крис в это время как раз заезжал. Проходя мимо, я ответил на его реплику:

– Да нет, Крис, выигрыш мой. Больше работай над собой.

– Что за?.. – Крис в недоумении уставился на меня из окна «Мазератти».

– Я напомню тебе: выигрывает тот, кто первый заезжает в гараж. Два урока, Крис: первый – никогда не медли. Жизнь – это скорость. Второй – всегда доводи драку до конца.

– Но я же…

– Не огорчайся, Крис. Нужно достойно принимать проигрыш, – бросил я ему тоном учителя и быстрым шагом покинул гараж. У меня не было ни малейшего желания слушать нецензурную брань. Хотя эхо в просторном гараже украшало пламенную речь Криса потрясающими эффектами.

Впрочем, он отходчив. Уже через несколько минут ему удалось уговорить меня покататься на «Роллс-Ройсе», посадив на заднее сидение девушек. Я хотел было отказаться, но потом подумал, что в этом тоже что-то есть. По крайней мере, такая прогулка поможет мне отвлечься. Не хотелось возвращаться в замок – шипящие слова предостережения по-прежнему звучали у меня в ушах.

Генри

…в удобном кресле у камина в своей комнате, кутаясь в халат и грея в руках бокал с хорошим коньяком. Все уехали куда-то кататься на машинах. Когда Джефф сказал, что они едут кататься, девицы так обрадовались, что через минуту были уже на улице. Они пулей вылетели из замка, лишь бы не оставаться в его стенах. Только Пэт осталась. Она вызвалась поухаживать за мной. Меня немного знобило, чуть побаливала голова. Наверное, вчера продуло на охоте.

Вообще, в том, чтобы болеть во время короткого отдыха, ничего хорошего нет. Но если болеть чуть-чуть, есть и свои плюсы. Сидеть вот так, вытянув ноги к огню камина, и никуда не торопиться. И смотреть, как очаровательная сестра милосердия заботливо наливает тебе чай. Я отпил чуть-чуть коньяка. Хм… а почему я не могу так спокойно сидеть, не заболев? Да потому, что болезнь – прекрасное оправдание для безделья. И оправдание заботы о заболевшем со стороны окружающих… медсестер. Психологи называют это «выгодами от симптома».

Дверь открылась, и в комнату зашла Пэт. Я посмотрел на нее, и в очередной раз подумал о Кэти. Жаль, что мы с ней повздорили перед моим отъездом...

Я еще раз взглянул на Пэт. Несмотря на то, что в последнее время мне скучно было смотреть на всех этих глянцевых девиц, сейчас меня притягивало к ней. Я обязательно помирюсь с Кэти, но, в самом деле, не стоит же все доводить до крайности!

Пэт поставила поднос на маленький журнальный столик рядом со мной. Когда она наклонилась, я чуть притянул ее к себе и поцеловал в щеку. Она засмеялась, и, отстранившись, сказала:

– Больной, вам требуется лечение! Оставьте свои шалости!

Я усадил ее к себе на колени, и тихо прошептал ей на ушко:

– А знаешь, какое лекарство мне сейчас необходимо больше всего?

Она улыбнулась, обвила мою шею руками и провела тыльной стороной ладони по моей щеке, глядя прямо в глаза.

– Давай договоримся так: я приму душ, ты выпьешь этот целебный отвар, а потом…

– Никогда ничего не нужно откладывать на потом, – перебил я.

– А потом я вернусь, и мы обсудим дальнейший курс лечения, – закончила она, уже выходя из комнаты.

Я откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок. Давно мне не было так спокойно. Надо почаще болеть…

Я посмотрел на чашку с отваром, поморщился. Вид у него был уж очень неаппетитный – в белой чашке было что-то мутно-зеленое, дымящееся, и пахло это что-то далеко не фиалками. Я вздохнул, протянул руку к чашке, но она вдруг отодвинулась от меня. Похлопав глазами, я убрал руку. Чашка подвинулась на подносе обратно. Я стал медленно приближать к ней руку, и она также медленно начала отодвигаться от меня, только теперь она двигалась вместе с подносом. Я попытался резко схватить ее, но она отъехала так далеко, что я не смог до нее дотянуться из глубокого кресла. Это было настолько абсурдно, что я мотнул головой и невольно расхохотался. Что происходит?

Я встал, обошел журнальный столик, отвернулся к стене. Просвистел зачем-то какую-то мелодию, потом резко повернулся…

Подноса на столике не было.

– Оп-па! Это вы здорово! Только верните лекарство больному человеку! – сказал я куда-то вверх – привидения ведь должны летать где-то под потолком.

Я прислушался. Вокруг стояла ватная тишина. Даже птицы, что весь день оптимистично щебетали на ветках за окном, вдруг смолкли. Я оглянулся вокруг. Комната была огромна и пуста. Я отражался сразу в двух зеркалах – справа и слева от меня. Посмотрев на свое отражение, я обнаружил довольно нелепого человека: у меня был серьезный, озадаченный вид, как у ребенка, который впервые в жизни увидел газированную воду и с интересом наблюдает за тем, как пузырьки воздуха поднимаются к поверхности. Я улыбнулся.

– Так! Хватит шуток! Я сейчас отвернусь, досчитаю до трех, а когда повернусь, верните, пожалуйста, поднос на место, хорошо? Вот. Я отвернулся. Я даже глаза закрою! Считаю! Раз… д… – я резко обернулся. Поднос был на месте. По спине у меня пробежали мурашки. Нет, скорее, промчался целый муравейник. Кто мог успеть за такое время поставить его на место? Я так и стоял, ошарашено глядя в тишине на поднос, пока из оцепенения меня не вывел голос Пэт:

– Генри! Выйди, пожалуйста! Быстрей!

Я вышел из комнаты, прошел по коридору. Пэт стояла на лестнице, и указывала на портрет, висевший на стене.

– Что-то случилось? – попытался сказать я спокойно, но получилось почему-то фальцетом.

– С-с-смотри! – шепотом сказала она, указывая на картину.

Я посмотрел на портрет. То, что в нем что-то изменилось, было видно с первого взгляда, но вот что именно, я понял не сразу. А когда понял, мне стало жутковато. На портрете бывшего хозяина замка все было так же, как и раньше, только в зеркале, за его спиной появилось еле различимое отражение детского лица. Лицо это было расплывчатым, и казалось, что на нем застыла кривоватая улыбка, будто ребенок хихикает.

– Генри… Помнишь, Мэй говорила, что слышала детский плач?

– Пэт! Что за чушь! Портрет как портрет. Может быть, так и раньше было, мы просто не обращали внимания. И вообще, это скорее пятно, чем рисунок. Пойдем, – я обнял ее за плечи. – Хватит… пойдем ко мне… я тебе коньячку налью, все пройдет.

Через несколько минут Пэт уже улыбалась и шутила. Потом вдруг застыла, стоя у окна с бокалом коньяка в руке и задумчиво произнесла:

– Знаешь… Все же в этом замке действительно что-то есть, от чего волей-неволей мерещится всякое… Представить только: идешь по коридору, и знаешь, что вот среди этих стен, именно по этим плитам ступали ноги человека, жившего лет триста-четыреста назад. И не захочешь, а увидишь какую-нибудь даму, что выскальзывает ночью из двери своего любовника и, вся в слезах, бежит к башне, чтобы прыгнуть вниз, в черную, дождливую пропасть… Такого не может быть в Нью-Йорке, где все застроено бетонными коробками в сто этажей, где я не знаю ни одного места, где была бы такая же тишина, как здесь!

Я обнял Пэт и поцеловал ее. Ее губы были солоноваты, и это было здорово.

* * *

Вскоре вернулись ребята. Девушки смеялись, Джефф с Крисом тоже были в приподнятом настроении. Где-то я вычитал: дети быстро утомляются, но и быстро отдыхают. Еще часа два назад Мэй сидела на кухне, грызла ногти от страха, Джефф молча помешивал кофе, Крис как-то напряженно пытался шутить, прохаживаясь по гостиной, а сейчас они уже все румяные и смеющиеся. Когда они проходили мимо моей комнаты, их голоса были хорошо слышны.