— Совершенно верно.

— Разрешите не отвечать на этот вопрос?

— Почему?

— Устал. Надоело.

— Вы уже говорили по этому поводу? С кем?

— Спросите у секретаря партийной организации. Зовут ее Роза Ивановна. Принимает она в соседнем кабинете.

Сказав это, сын Капитолины Прохоровны открывает дверь и говорит полупомощнику, полуреференту:

— Если вы не раздумали усекать фокстерьеру хвост, входите.

Тот вошел, мне пришлось выйти. Так бесцеремонно со мной не поступал еще ни один герой моего будущего фельетона. Злюсь. Иду в соседний кабинет. А там за отсутствием пациентов ветврач и ветсестра сидят вяжут. Ветврач — свитер, ветсестра — теплый шарф.

— Разрешите войти?

Ветврач прячет вязанье в стол, поднимается навстречу вошедшей. Смотрит, что у той в руках: кошка, собака, петух, черепаха? А у той в одной руке сумочка, в другой блокнот.

— Вы ко мне?

— Только не к врачу, а к парторгу.

— Слушаю.

Я начинаю разговор так, как его начинают все фельетонисты:

— В редакцию поступила жалоба на ветврача Мышкина Клима Владимировича.

— От кого?

— От его матери.

И Роза Ивановна делает то же самое, что пять минут назад сделал ее коллега из соседнего кабинета. Хватается обеими руками за голову.

— Мать ветврача была у меня в редакции. Плакала.

— И у меня была, и у меня плакала. И я под впечатлением ее рассказа уговорила, заставила руководство немедленно отстранить ветврача Мышкина от работы. А когда разобрались, выяснилось, зря обидела Клима Владимировича. Виноват не он, а она.

— Мать?

— Оговаривает она его.

— Родного сына? Не может быть.

— Члены партбюро тоже не поверили мне. Создали комиссию. Та ходила, проверяла. Разговаривали с соседями. В квартире Мышкина живет семь семейств, двадцать четыре человека. И ни один не подтвердил обвинений матери. Все ругали ее, а сына жалели, удивлялись его долготерпению. Пришлось нам закрыть дело Мышкина, восстановить его на работе. Извиниться за поспешное, необоснованное увольнение. А через год новая жалоба, на новое тиранство. Клима Владимировича снова вызывают для разговора — сначала руководство лечебницы, потом председатель месткома, потом я, как секретарь парторганизации. Создается новая комиссия. Эта разговаривает не только с теми людьми, которые живут с ветврачом Мышкиным в одной квартире, а с жителями всего подъезда, их на пяти этажах оказалось сто пятнадцать человек. И результат тот же. Все ругают мать и жалеют сына. Вот, читайте.

И, вытащив из несгораемого шкафа толстенную папку, Роза Ивановна кладет ее передо мной.

Здесь выводы двух комиссий. Записи разговоров со всеми соседями. Читаю и думаю: мать оговаривает сына, а зачем?

Выхожу из ветлечебницы. Иду по улице, рассуждаю: «Предположим, мать сердита за что-то на сына-«вертеринара», мстит ему. Но у нее же не один сын, а три. Да еще две дочери, и она всех пятерых обвиняет в тиранстве. Неужели она оговаривает всех?»

Бегу на завод, где работает сын-токарь, и начинаю разговор с секретарем парторганизации стереотипной фразой:

— В редакцию поступила жалоба на члена вашей парторганизации Митрофана Влдадимировиач Мышкина.

— От матери?

— От матери.

— Пишет, что сын бьет ее, привязывает к ножке стола?

— Вы все уже знаете?

— Трижды заседали, разбирались. В этом году, в прошлом, в позапрошлом…

Я разворачиваю еще одну толстенную папку, читаю еще несколько десятков свидетельских показаний, и, хотя дом, где живет сын-токарь, не тот, в котором живет сын-ветврач, и соседя у токаря не те, показания не тех соседей те же. Сын — хороший человек, а мать — не дай боже.

На следующий день я уже не пешком, а для скорости на редакционной машине объезжаю остальных троих детей Капитолины Прохоровны: сына-полковника и двух дочерей — кандидата технических наук и кандидата физических наук.

Говорю не только с ними, но и с секретарями их парторганизаций, с их соседями. Читаю выводы еще шести комиссий. И что же?

Шесть лет назад в Голынино, это в тридцати пяти километрах от нас, умирает счетовод райфинотдела. Пятеро — взрослых детей едут, хоронить отца. Выполнив печальный долг, дети на обратном пути привозят в город мать.

И Капитолина Прохоровна начинает жить у детей. Сначала у старшего сына, потом у среднего, младшего. Дети выделяют, в зависимости от своей жилплощади, кто комнату, кто половину, а кто только угол. Стул для матери дети ставят во главе обеденного стола. Первую тарелку подносят ей.

— Кушайте, дорогая мамочка,

У Капитолины Прохоровны свои представления о законах гостеприимства и правилах потчевания.

«Кушайте, дорогая мамочка» невестка обязана была сказать свекрови пять раз. И свекровь пять раз отвечала невестке:

— Спасибочки, я уже сытая.

И только после шестого приглашения дорогая мамочка, перекрестясь, бралась за ложку.

К своеобразному пониманию законов гостеприимства и правил потчевания родные Капитолины Прохоровны скоро привыкают и говорят ей «Кушайте, дорогая мамочка» столько раз, сколько она требует. Но была у дорогой мамочки еще одна удивительная, богом данная ей особенность — вносить раздор всюду, где она жила, — привыкнуть к этой особенности было уже труднее. За время пребывания в нашем городе Капитолина Прохоровна разбила три из пяти семей своих ребят. А сына-токаря, у которого жила дольше, чем у других, развела даже дважды. И с первой женой, и со второй.

Рассорившись с детьми, дорогая мамочка начинает жить автономно. Сыновья и дочери платят ей ежемесячно министерскую пенсию в 120 рублей. Двадцать Капитолина Прохоровна отдает вдове за комнату, а остальные тратит на еду и кино, которое очень любит. Вместо того чтобы сказать детям «спасибо» за пенсию и заботу, дорогая мамочка начинает поливать их грязью. Сегодня она плачет, делится мнимым горем с домохозяйкой в рыбном магазине, завтра жалуется нянькам, которые сидят на бульваре с младенцами, послезавтра делает своим поверенным кондукторшу автобуса. Заплатит монетку за билет и тут же с ходу скажет:

— А у моей дочери три любовника…

И кондукторша сразу перестает называть пассажирам остановки, у которых те должны сходить. Некогда. Кондукторша держит за руку Капитолину Прохоровну, подгоняет ее:

— Говорите, что дальше, про дочь и трех любовников.

Про каждую из дочерей и про каждого из сыновей дорогая мамочка сочинила по легенде. Один морил ее голодом, другой бил, привязывал к ножке стола, третий заставлял спать на полу в передней. Про дочь, кандидата технических наук, говорилось:

— Не дочь — зверь. Сама ест рублевые конфеты, а больной матери пятак на лекарство жалеет.

Про вторую дочь, кандидата физических наук, рассказывалась другая легенда. Будто эта дочь имеет трех любовников и каждого принимает в свой день недели.

— Его, полюбовника, она, дочь, сажает в мягкое кресло, поит чаем с вишневым вареньем, а меня, мать, выставляет за дверь, на улицу, мокнуть под дождем.

Дорогая мамочка рассказывает, давится слезами, а няньки, домохозяйки, кондукторши, приняв близко к сердцу услышанное, кидаются на защиту бедной, старой матери. Одни пишут жалобу в партийный комитет завода на сына-токаря; другие — директору ветлечебницы на сына-ветврача, третьи — председателю месткома почтового ящика 07/14 на дочь — кандидата физических наук.

Секретарь партбюро завода вызывает Капитолину Прохоровну:

— Это верно, что пишут люди про вашего сына-токаря?

Капитолина Прохоровна плачет, говорит «верно».

Усилиями одиннадцати комиссий и целой дивизии соседей неправда разоблачена, и я отправляюсь на квартиру к вдове, чтобы поговорить с Капитолиной Прохоровной.

Звоню. Дверь открывает соседка.

— Можно видеть Капитолину Прохоровну?

— Она ушла в кино.

— Будьте любезны, передайте, чтобы Капитолина Прохоровна зашла сегодня в редакцию.