— А ну дайте.

— Что?

— Все.

Продавщица оглядела прищуренным глазом мою выцветшую на магнитогорском солнце юнгштурмовку и спросила:

— А у вас что: марки или доллары?

— Как, книги тоже на доллары?

— Если у вашей мамы есть обручальное кольцо или челюсть с золотыми зубами, приносите. Вы тут же получите столько книг, сколько будет стоить ваше золото.

— Мое золото! Да я кто, буржуй? Нэпач?

Кровь ударила мне в голову, и я, забыв, что я на частное лицо, а корреспондент «Молодежной газеты», стал, как самый обычный байстрюк с улицы «Двенадцать тополей» в Ташкенте, где я жил прежде, с криком выкладывать на прилавок всякие нехорошие слова продавщице Торгсина.

И в тот момент, когда я выкрикнул самое неподходящее слово, сзади раздался удивленный голос спустившегося на мой крик товарища Орджоникидзе:

— О… о. Это снова вы?

Представляете мое дурацкое положение? Опростоволоситься в третий раз на том же самом месте и в тот самый день, когда мне нужно было сдавать экзамен на журналистскую зрелость…

— Что случилось?

А мне и отвечать нечего. Я сказал продавцу слово, которое не должен был говорить, даже если бы имел дело с самым последним продавцом Советского Союза и даже если бы этот самый последний продавец обидел меня самым неподходящим образом. Я забыл, что самый последний продавец была женщина, а настоящий корреспондент этого никогда не забыл бы. Настоящий, воспитанный корреспондент может думать о женщине-продавце все, что угодно, но высказывать это вслух не имеет права.

Товарищ Орджоникидзе спрашивает женщину-продавца:

— Чем взволнован молодой человек?

И вместо женщины-продавца товарищу Орджоникидзе отвечает дежурная по гостинице:

— Молодому человеку нужно дать по рукам.

Не смогла склочная тетка облаять, меня тогда, там в номере, так она набирала очки здесь, в вестибюле.

— Все утро он сегодня безобразничает. Ни свет ни заря разбудил вас.

— Что было, то было.

— Потом он решил покататься на детской лошадке…

Товарищ Орджоникидзе начал сердиться.

— Что он сделал теперь?

— Здесь ларек Торгсина, товары продаются только на иностранную валюту и золото.

Как только она сказала «золото», я снова сорвался, и в том же темпе «крещендо»:

— Продавайте на золото и валюту черную икру, водку. Пожалуйста. А книжки не имеете права. Книги, как хлеб, — предмет первой человеческой необходимости…

— Вы слышите? Вы слышите? — закудахтала женщина-продавец.

А дежурная по гостинице добавила;

— Корреспондент московской «Молодежной газеты», а рассуждает как самый темный грабарь-татарин. Нет, этому корреспонденту нужно обязательно дать по рукам.

— У меня вопрос, — обратился товарищ Орджоникидзе к женщине-продавцу. — Я бы мог купить красивые, интересные книги, ну вот такие же, как эти, только не у вас в Торгсине, а в другом, обычном магазине?

— Нет.

— Нет таких книг?

— Нет таких магазинов.

— В Магнитогорске нет книжных магазинов?

— Нет.

— Ни одного?

— Орс построил бы, да не из чего. Доски, кирпич идут только на домны.

— В Магнитогорске ни одного книжного магазина, а вы осмеливаетесь торговать книгами в Торгсине?

— Стране нужна валюта, золото. Мы строим Урало-Кузбасс, — сказала женщина-продавец так, как ее учили в орсе, и так, как она отвечала раз по сто в день, отбиваясь от таких докучливых посетителей, как я.

Товарищ Орджоникидзе махнул рукой:

— Газеты я читаю сам. Каждый день.

— Бог с ними. Мне не нужны торгсиновские книжки. — И я, махнув рукой, пошел к двери.

— Вернитесь, — крикнул Орджоникидзе.

Я вернулся.

— Правы не они, а вы. Деритесь.

— Как?

Товарищ Орджоникидзе подошел к прилавку.

— Какие книги хотел купить молодой человек?

— Все.

— Дайте.

— За какие деньги?

— За обычные, советские.

Женщина-продавец замигала, захныкала.

— Мой финплан валютный. Меня за наши советские под суд отдадут.

— Не отдадут.

— Я продам корреспонденту книги и за советские деньги. Вы только позвоните начальнику орса. Это займет у вас всего минуту.

— Минутный разговор по телефону не поможет вашему начальнику. Пусть он зайдет ко мне. Скажите, я приглашаю.

Женщина-продавец вытерла платком глаза, высморкалась и стала кидать с полки на прилавок книги. Кидала она их зло, с обидой. Работа в Торгсине, как казалось ей, выделяла ее среди других продавцов орса, ставила в привилегированное положение. И то, что ее заставили сейчас отдать книги, предназначенные для иностранцев, пареньку в выцветшей юнгштурмовке, и не за валюту, а за простые советские деньги, она восприняла как унижение. Неприязненное, недоброе отношение женщины-продавца чувствовал не только я, это чувствовали даже книги. Яркие, красивые, падали они на прилавок без радости, с глухим тяжелым стуком, как комья смерзшейся земли на крышку гроба.

Раздался последний стук, и женщина-продавец кинула мне оттуда сверху вниз:

— Платите.

— Сколько?

— Сосчитайте. Небось в школе учились, грамотные.

Я сосчитал, заплатил и стал думать, как ловчее унести покупку. А книг много, книги толстые, в руках не умещаются.

— А иностранцев вы обслуживаете тоже в навал? — задает допрос Орджоникидзе.

— Иностранцы не спрашивают, не покупают у меня книг.

— Почему?

— Потому что они иностранцы, им требуются книги на иностранном языке. А эти на русском.

— Дикие вы люди с начальником вашего орса. Иностранцы не берут книги на русском — вы им навязываете. А русские просят — не даете.

— Стране нужна валюта… — начала было говорить по второму кругу женщина-продавец, да вовремя осеклась.

— Книги иностранцы не берут, — сказал товарищ Орджоникидзе. — А водку?

— Это пожалуйста. По пять — десять бутылок сразу.

— Вы, конечно, увязываете эти бутылки в свертки?

— В пакеты.

— А почему вы не сделали пакетов молодому человеку?

— Простите, забыла.

Женщина-продавец связала мои книги в две пачки.

— Спасибо, — сказал я товарищу Орджоникидзе. — Извините.

Затем сказал «спасибо» женщине-продавцу и пошел к двери. На улице я сказал «спасибо» в третий раз Артюше за трэхи.

— А что это? — спросил Артюша.

— Купил в Торгсине. Книги.

— Уж не вытащил ли ты бумажник у мистера Смита?

— На наши, советские. Честное комсомольское. Орджоникидзе приказал. Беги, бери и ты по горячему следу. Не зевай.

Артюша побежал к гостинице, а я двинулся из Березок в обратный путь. Иду, шлепаю сандалиями по пыли, а душа ликует. Половина экзамена на зрелость сдана. Я объяснил, уговорил народного комиссара, как велел замредактора, выступить со статьей в «Молодежной газете».

На полосе «Весь комсомол строит Магнитку» кроме статьи народного комиссара должны были быть статьи поменьше, хроника, зарисовки. Ну, это я поручу организовать Сусанке. Так звали студентку Ленинградского газетного техникума, которая проходила летнюю практику в Магнитогорске.

Иду, насвистываю «Тореадора». При длинных переходах я всегда насвистывал под шаг что-нибудь маршеобразное. Легче идти. Насвистываю и думаю о начале статьи, которую должен написать к шести утра. Самое трудное в статье зачин. Придумай его, и дальше статья напишется сама.

На развилке у домны меня нагоняет трофейная колчаковская. Артюша тормозит.

— Куда? — спрашивает народный комиссар.

— Забросить книги. Домой.

— А где живете?

— В молодежном городке.

— Садитесь. Показывайте дорогу.

— Спасибо, здесь уже не далеко.

— Садитесь, вот и начальник строительства просит вас.

Я посмотрел на начальника, а он сидит угрюмый, злой. Начальник строительства с удовольствием возил народного комиссара на домну, на рудник, на строительство электрической станции. Здесь все жило, кипело, росло. А в молодежном городке, как и в других поселках, хвастать, показывать было нечего. Если говорить откровенно, я бы тоже повременил с поездкой в молодежный городок. А что, если нарком под впечатлением нашего неустроенного быта напишет вместо героической статьи критическую? Это же будет вразрез с установкой зама. Вот завтра отошлю я с московским самолетом полосу: «Весь комсомол строит Магнитку», тогда пожалуйста, едем смотреть, как живут комсомольцы первенца Урало-Кузбасса. Я сам проведу, сам покажу наше неустройство.