Изредка Самбиеву удавалось привезти приличные деньги, но в основном весь сезонный заработок уходил на латание дыр, и по весне Денсухар в очередной раз брал в долг под расписку у Докуева на дорогу до Сибири и расставался с семьей на семь-восемь месяцев.

Мысль о возвращении родового дома постоянно терзала душу Денсухара. Не имея других способов, он просто писал письма-просьбы во все инстанции страны вплоть до ЦК КПСС и газеты «Правда». На письма реагировали. Вся корреспонденция возвращалась по кругу обратно в райисполком с многочисленными резолюциями «разобраться на месте».

И все-таки судьба сжалилась над Денсухаром, ему просто повезло. В декабре 1966 года, когда в семье Самбиевых родился четвертый ребенок – дочь Марет (за год до этого появилась девочка Седа), в центре Ники-Хита построили восьмилетнюю школу, медпункт и новое помещение под сельсовет. После этого сбылась мечта Денсухара, он вселился в родовой дом. Однако было одно огорчение: урезали в пользу местного колхоза три четверти земельного участка, издревле принадлежавшего Самбиевым, объяснив, что советский гражданин, даже многодетный, не имеет права владеть целым гектаром земли в личной собственности.

Денсухар так не думал; заимев часть, он требовал все. Вопреки решению властей, он дважды огораживал свой надел, и дважды милиция и новый, после уехавшего в Грозный Докуева, председатель сельсовета сносили забор. Все это сопровождалось скандалами, руганью и угрозами. В конце концов приехал районный следователь прокуратуры, который объявил, что за самовольный захват земель грозит солидный срок. Тогда Денсухар внешне сдался (больше забора не строил), однако ни один колхозник, ни житель села не смел ступить на землю Самбиева. Так и оставил он западную сторону надела не огороженной, как бы обозначая, что указанную границу он не признает, и вопрос с территорией оставляет открытым до лучших времен, но не спорным. Это его земля, и пусть хоть один человек, или даже власть большевиков, посмеет топтать эту благодатную почву, облитую потом и кровью его предков. Нет, больше этого не будет! По крайней мере, пока Денсухар жив.

Вдохновленные обретением родного очага, Денсухар и Кемса всю короткую сырую кавказскую зиму занимались ремонтом дома: реставрировали кровли; меняли некоторые прогнившие стропила и обрешетки; прочищали дымоход; белили и красили.

Измотанный домашним ремонтом, в начале марта Самбиев, как обычно, помчался на заработки в Западную Сибирь, и там в августе сердце не выдержало физических и нравственных нагрузок. Два месяца он провалялся в районной больнице. Вдобавок к этой печали, ослабленный, возвращаясь поездом на Кавказ, простыл, и как следствие – воспаление легких, перешедшее в туберкулез. Несколько лет Денсухар лечился в тубдиспансере, дома, ездил по льготной путевке в санаторий, однако на поправку дело не шло.

Летом его здоровье еще как-то крепло, и он иногда позволял себе возиться в огороде с мотыгой или присматривать за скотиной. Но чаще он часами сидел под кроной бука и любовался природой, особенно любил смотреть, как несется в вихре, кувыркаясь, хрустальный поток реки.

Однажды в сентябре, примерно за год до смерти, Денсухар с сыновьями сидел на веранде. Под строгим присмотром отец заставлял детей учиться.

– Главное в наше время – образование, – говорил он, – вот вырастете бездарями и будете всю жизнь, как я, батрачить на людей – и здесь, и в России. Будете всю жизнь в прислужниках ползать. А если выучитесь, то людьми станете, жизнь поймете, свободными будете.

Жаждущие игрищ дети не понимали отца, они мечтали о купании в реке и лазании по буку.

– Надоели эти уроки, эта школа, – ворчала Кемса у печи, – время кукурузу косить, с ирзо ^* сено и травы пора привезти, пока кабаны и медведи не потравили. А они все с книжками играются… Зимой что есть будем? Может, книги?

– Ты не ворчи, – примирительно говорил Денсухар. – Я выучиться не смог, не было возможности. Вот и батрачу всю жизнь по тюрьмам да по Сибири, а те, кто два слова писать научился, в галстуках ходят. Сено одну зиму кормит, а образование всю жизнь. Сейчас не выучатся – будут всю жизнь о сене думать, а выучатся – сено стогами им возить будут.

С лаской погладил Денсухар младшего сына Лорсу, нравился он ему: от природы крепкий, смелый, решительный. Разумеется, и в старшем сыне Арзо Денсухар души не чаял, однако, в отличие от основательного Лорсы, Арзо был слабее физически, тоньше и гибче телом и более смекалистым. Отец не хотел признать, что кто-то из сыновей умнее, – для него они оба умницы (как и любые дети у родителей), просто Арзо с хитринкой, с изворотливостью и романтическим рассудком, а Лорса прямой, упрямый, уверенный в своей правоте и силе, с малых лет требующий к себе уважения и внимания не только детей, но и взрослых.

– Не отвлекайтесь, а то ошибки наделаете, – обратился он к сыновьям.

– Дада ^*, а ты совершал в жизни ошибки? – спросил старший Арзо.

– Изредка бывало, – улыбнулся отец.

– А какая самая большая твоя ошибка? – спросил младший – Лорса.

Самбиев задумался, погрустнел.

– Самая большая ошибка, что родился в СССР.

Никто его не понял.

– А что не было в твоей жизни ошибкой? – наивно поинтересовался Лорса.

– Что это за вопрос? – вновь просияло лицо Денсухара.

– Ну что было счастьем? – постарался подсказать старший сын.

– Счастьем? – отец снова задумался. – Счастье? Счастье у меня – это вы! – и он погладил сыновей по головкам. – Вы не дадите угаснуть нашему очагу и не позволите больше ножиком писать всякие гадости на стволе нашего бука пришельцам. Так это? – обратился он к сыновьям.

Лорса, молча, уверенно кивнул головой. Арзо призадумался.

…С наступлением сырой осени, как и в предыдущие годы, Денсухар занемог, недуг легочной болезни скрутил его исхудалое тело. Только в начале февраля, когда с севера приползли сухие, трескучие морозы, ему слегка полегчало. Усадил он как-то вечером вокруг себя жену и сыновей и сказал:

– Теперь я долго не проживу, болезнь одолела меня. Мой вам весет ^* – беречь наш надел, бук, дом, речку. Все наше родное, эти леса, горы, землю – все беречь. Мы здесь хозяева! Это первое. – Денсухара мучила одышка. – Второе, беречь наш язык. И наконец, третье. Кемса, это тебя касается, постарайся дать детям хорошее образование. Наши дети должны учиться, плодиться, хранить язык и край…

Позже, ночью, дети вповалку сопели на нарах, Кемса вышла во двор за дровами. Когда она с вязанкой возвратилась, Денсухар, греясь, сидел напротив печи. В полумраке она испугалась – от мужа осталась зловещая тень: скрюченный остов с большим черепом. И только впалые глаза – большие, вымученные – полыхали пламенем догорающих дров.

Подкладывая поленья в печь, она искоса оглядывала немую тень и вдруг, испугавшись, не выдержав, в волнении спросила о давно наболевшем и угнетавшем ее:

– А у нас долги есть?

– Нет, – резко и твердо ответила тень, и еще ярче блеснули глаза.

Всю ночь Денсухар не спал, все кряхтел у печи. До зари он послал жену за соседом Дуказовым Нажой.

– Ты иди проведай скотину, – выпроводил он Кемсу, чтобы остаться наедине с ним.

Вскоре Нажа торопливо ушел и вернулся поздно ночью, неся с собой дорожную грязь и мороз.

– Домбу не застал, хоть и ждал с полдня, – слышала разговор мужчин Кемса из соседней комнаты, – передал Алпату, чтоб он срочно к тебе приехал.

Они еще долго говорили о городских новостях. Перед самым уходом Нажа удивленно вымолвил:

– Да-а, теперь это не те Докуевы. Живут, как князья. А Алпату совсем другая. Ее нос крючком вверх полез, так может и курносой стать. Только вот как была тупица костлявая, так и осталась, видно, не идет впрок дармовое.

Месяц прошел – Домба не объявился.

Вновь Дуказов поехал в Грозный.

– Дома не застал, на работе нашел, – докладывал сосед больному Самбиеву. – Лично Домбе передал твою просьбу. – Дуказов в удивлении помотал головой. – Видно, большой начальник наш земляк, уж больно важный стал, даже вальяжный… Но приехать на днях обещал, справился о лекарствах для тебя, о твоем состоянии. Говорил, что Алпату ему даже не сообщила в тот раз. Карга старая. Поэтому не приехал.