— Малая, — сказал Иона Овсеич, — здесь она права, и мы должны сегодня записать, под твою личную ответственность, что актив дома, идя навстречу выборам, берет на себя обязательство полностью охватить детей форпостом. При норме 101 тонна люди могли сделать 255 и даже 310, а мы с вами, как слепые котята в лоханке с водой. Стыдно, товарищи!
Иосиф Котляр поднял руку:
— Овсеич, дай мне слово.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Дегтярь.
— Я хочу сказать, что нашим детям надо купить мандолины с балалайками, и пусть они имеют свой оркестр.
— А средства откуда? — поинтересовался Дегтярь.
— А средства нехай каждый выделит из своего кармана. — Иосиф достал бумажник, вынул оттуда три рубля и бросил на стол. — Почин дороже денег.
Дегтярь молча смотрел на деньги, первое впечатление было такое, как будто он растерялся, однако тут же велел Иосифу забрать деньги и прекратить этот базар, ибо одно дело — подлинная инициатива снизу, которую мы всегда приветствовали и будем приветствовать, а другое дело — купеческие замашки. Послышался одобрительный гул, Котляр сидел со своей жалкой улыбкой. Иона Овсеич решил, видимо, пощадить его и, не дожидаясь полной тишины, объявил, что имеется небольшое сообщение, хотя это не совсем к месту и своевременно. Жилица Идалия Орлова, когда умер Киселис, подала заявление, чтобы ее переселили на освободившуюся жилплощадь, так как она живет в полуподвале, там проходит канализационная труба и постоянно течет. Комиссия домкома в составе представителя тройки товарища Малой, товарища Хомицкого и Ланды обследовала условия гражданки Орловой и дала свое резюме насчет переселения. Но домком хочет сначала знать, какое будет мнение у жильцов.
Иона Овсеич опять сделал паузу, внимательно посмотрел каждому в глаза, и люди почувствовали, что вся ответственность теперь ложится на них.
Слово взяла Дина Варгафтик. Здесь, сказала она, рядом, сидит Клава Ивановна и может вслух подтвердить, что в день похорон Киселиса она, Дина Варгафтик, первая сказала: надо отдать комнату Орловой. Но, с другой стороны, комната самостоятельная, имеет отдельный ход и свой отдельный кран, а Ляля Орлова в свое время вела такую жизнь, что при детях лучше не говорить. Где гарантия, что не будет повторения?
— Где гарантия? — подхватила Клава Ивановна. — Я тебе отвечу: гарантия — доверие к человеку. Кроме того, мы потребовали, и Ляля Орлова написала обязательство.
Дина Варгафтик криво усмехнулась, потому что бумажку с обязательством можно подшить к делу и держать у себя в канцелярии, но живого человека с его привычками к делу не подошьешь.
— Варгафтик, — сказал Иосиф Котляр, — с первого дня, как мы живем в этом доме, я знаю, что ты любишь хороший порядок, и сама первая побежишь докладывать, если что-нибудь не так. Как же у тебя поворачивается язык требовать, чтобы человеку не верили и делали так, как будто советской власти не двадцать лет и на носу не выборы в Верховный Совет СССР, а куда-нибудь в другое место!
— Не надо красивые слова, не надо красивые слова! — закричала Дина. — Мы тоже умеем!
Котляр сильно оттолкнулся обеими руками, пустая штанина зацепилась за нижнюю кромку стола, здоровая нога шагнула чересчур далеко вперед, и он упал. Соседи хотели помочь, но Иосиф отказался наотрез и первый посмеялся над собой за свою неповоротливость.
— Товарищ Варгафтик, — сказал он, подымаясь, — в девятнадцатом году под Сандомиром мы отпустили на честное слово белополяка. На честное слово!
— Та-та-та! — закачала головой Дина. — Еще надо проверить, как он держал это честное слово. А насчет Орловой никто не говорит против, но во дворе живут дети, и надо об этом помнить.
Когда люди успокоились, Иона Овсеич подвел итог, и выходило, что обе стороны имеют свой резон, но общее настроение, в основном, положительное: переселить гражданку Орлову в комнату ныне покойного Киселиса и ходатайствовать о настоящем перед Сталинским райсоветом депутатов трудящихся.
Все согласились с такой формулировкой, но Ефиму Гранику не понравилась часть вторая — насчет ходатайства перед райсоветом.
— Овсеич, — сказал он громко, — в райсовете сидят трудящиеся, и у нас во дворе живут трудящиеся, а получается, как будто там лучше видят, что надо нашей Орловой и другим жильцам.
— Ефим Лазаревич, — улыбнулся Дегтярь, — ты знаешь, как называется твоя теория? На партийном языке твоя теория называется анархо-синдикализм.
— Теория! — Ефим поднял голову и склонил немного набок. — Просто у человека есть мысль.
— Нет, — сделал пальцем Дегтярь, — именно теория, стихийная теория, которая неизбежно возникает в сознании людей, недостаточно крепко связанных своими корнями с рабочим классом. Ты предлагаешь отдать без разговоров, без обследования комнату Орловой, а может, в районе есть другой человек, который нуждается больше, а может, в городе есть третий, который нуждается еще больше и, кроме того, имеет особые заслуги!
— Дегтярь прав, — вставил слово Иосиф Котляр. — Мало знать, какое место занимает человек в доме: надо знать, какое место он занимает по всей Одессе, — от Пересыпи до Товарной.
— Подведем опять итог, — сказал Иона Овсеич. — Актив и жильцы дома за то, чтобы гражданку Орлову переселить в комнату ныне покойного Киселиса и решить этот вопрос до 12 декабря, то есть до выборов.
Дина Варгафтик, хотя никто ее не уполномочил, предложила голосовать. Дегтярь тут же ответил ей, что в данном случае это будет формализм, а формализм — это для формалистов и бюрократов, то есть на руку врагам советской власти.
Пока Иона Овсеич давал свое объяснение, мадам Малая подошла к детям, обняла одного, другого, третьего, сказала что-то на ухо и объявила к сведению всех присутствующих: Ося Граник продекламирует стихотворение Джамбула «Закон».
Ося вышел на середину комнаты, повторил название, фамилию автора — «Закон», стихотворение Джамбула Джабаева, — и громко, задыхаясь, как после долгого бега, закричал:
Потом, читая про законы аллаха, Аблая и кровавого Николая, он немного успокоился и, хотя в конце опять закричал, но это был уже не прежний, когда не хватало дыхания, крик, а просто очень громкая, как на вечере юных пионеров, декламация.
Дети зааплодировали первые, но взрослые быстро взяли свое, а Иосиф Котляр кавалерийским голосом стал требовать «бис!» Клава Ивановна закрыла ему ладонью рот и дала слово Аде Лапидису: стихотворение «На майдані, коло церкви, революцiя iде», автор Павло Тычина.
После Ади Лапидиса опять выступил Ося Граник: в этот раз он читал стихи собственного сочинения — про товарища Сталина и про Испанию. В стихах про Испанию говорилось, как бандиты-фашисты убивают детей, стариков и женщин, как они бросают бомбы на мирные города и поля, где крестьяне и батраки собирают по зернышку свой хлеб, чтобы не умереть с голоду. Клава Ивановна все время качала головой, по щекам у нее катились большие слезы, и она забывала вытереть их, хотя держала платок в руках.
Когда Ося кончил, она подошла к нему, поцеловала в лоб, а Иона Овсеич крепко пожал ему руку, спросил, какие у него отметки по русскому языку, арифметике, природоведению, и велел учиться только на пятерки. Ося сделал пионерский салют, повернулся кругом и стал на свое место в строю.
— Ефим, — сказала Клава Ивановна Осиному папе, — откуда у тебя может быть такой сын? Товарищи избиратели, я вас спрашиваю: откуда у него может быть такой сын?