Описываемый мною спиритический сеанс происходил лет через десять после этого события. Участники его собрались вокруг столика и очень нервничали. Одна Люпина, уже знакомая с новым развлечением, сохраняла спокойствие. Дух появился, фарфоровое блюдечко с нарисованной стрелкой принялось двигаться по нарисованным буквам алфавита, и из этих букв составилась фраза:

— ПУСТЬ ФЕЛЕК ОСТЕРЕГАЕТСЯ.

Ужас охватил присутствующих, особенно испугалась, естественно, панна Ядвига. По её наущению спросили духа, чего именно надо Фелеку остерегаться, в ответ на что дух, очень аккуратно, с соблюдением правил орфографии прошёлся по буквам алфавита и выдал фамилию:

— БРАЙТШВАНЦ.

Сознаюсь, фамилия была другая, но за давностью лет я её запамятовала, помню лишь, что такая же трудная и не польская. Панна Ядвига страшно побледнела, ей стало плохо. Включили свет, принялись её успокаивать и расспрашивать, кто такой Брайтшванц, потому что остальным это имя ничего не говорило. Оказалось, что это то ли шкоп, то ли фольксдойч, который в последнее время очень подружился с Фелеком и предлагал ему заманчивое сотрудничество. А тут дух чётко заявляет, что все это липа, а Брайтшванц — свинья.

На присутствующих это произвело сильное впечатление, многие поверили в возможность общения с потусторонними силами, ибо никто из них даже не сумел бы подталкивать блюдечко. Могла это сделать одна Люцина, уже несколько освоившаяся в контактах с неземными силами, но она не знала о Брайтшванце. Безоговорочно поверив предостережению, панна Ядвига предупредила брата, и вскоре выяснилось, что дух совершенно прав. Тогда мы приписали все воздействию потусторонних сил, теперь же я склонна объяснить явление проще: знавшая о контактах брата с Брайтшванцем и не одобрявшая их, пани Ядвига, получив предостережение, подсознательно думала об этом нехорошем человеке и, не отдавая себе в этом отчёта, подталкивала блюдечко к нужным буквам.

Так вот, после этого первого успеха спиритического сеанса наши жутко увлеклись спиритизмом и чуть не заездили меня насмерть, ибо оказалось, что я — потрясающий медиум. Скромность не позволяет мне тут расписывать мои способности, но для меня настала тяжёлая жизнь, все вечера теперь были заняты не очень интересным для меня делом. Раз я не выдержала, взбунтовалась и отправилась-таки спать. И что вы думаете? «О, КАК ТЯЖКО!» — изрекло блюдечко и на этом остановилось. Донельзя заинтригованные участники сеанса прибежали за мной, вытащили из постели и усадили за столик силой. Я ворчала, но в глубине души испытывала гордость. Честное слово, блюдечка я никогда не подталкивала.

Духи духами, а для меня гораздо более важными в тот период были два других момента: стремление к литературному творчеству и деньги. На оба значительное влияние оказала Люцина.

Глупой она не была, это точно, а вот легкомысленной — несомненно, как и вся её семейка. Всегда говорила первое, что взбредёт в голову, не задумываясь над последствиями. Критиковать меня она начала с того самого момента, когда я научилась читать, и безжалостно искореняла во мне отрицательные, с её точки зрения, черты характера и склонности. В ней сказывался педагог, и действовала она, несомненно, из лучших побуждений, вот только несколько переусердствовала в этом. Громким и противным голосом, так, чтобы я слышала, убеждала она в соседней комнате моих родных, что у меня явно не все в порядке с головой, читаю и читаю постоянно, а толку чуть. Никакой пользы от этих книжек, просто жалко их тратить на такую бестолочь. Вот если бы я хоть сказочку попыталась сочинить…

А ещё, правда, немного позже, она бесконечно повторяла, что человек лишь тогда имеет право быть самостоятельным и может распоряжаться собой, когда сам на себя зарабатывает и в состоянии себя содержать сам. В этом я с ней полностью соглашалась, с малолетства проявляла склонность к самостоятельности, в связи с чем и стала подумывать о том, как самой зарабатывать деньги. Первые деньги я заработала, когда мне было одиннадцать лет.

Какие-то предприимчивые люди, которых война изгнала из их варшавских квартир и которые поселились в нашем груецком доме, решили организовать на первом этаже небольшую фабричку по производству порошка для теста. Фабрику назвали «Альма», а порошок изготовлялся из соды с какими-то добавками. Этот порошок надо было продавать в маленьких пакетиках. Меня приняли на работу, я должна была клеить эти самые пакетики. Услышав, что у меня есть шансы заработать сто злотых в день, я пришла в восторг и испытала прилив трудового энтузиазма. Клеить я умела ещё со времён изготовления ёлочных украшений. Умела и любила. Работа горела в моих руках, я справлялась с ней не хуже взрослых, пакетики так и летели на стол, и я в самом деле зарабатывала по сто злотых в день. Да вот жаль, недолго длилась радость, наша фабричка обанкротилась.

Значительно более длительным оказалось второе моё увлечение. Сначала я пробовала, под влиянием Люцины, писать сказки, но они у меня как-то не сочинялись. Тогда я приступила к созданию повести, а может, и романа. В отцовском банке мне разрешали писать на машинке, очень мне это нравилось, и я приступила к созданию своей первой повести. Помню, что кроме героини там был ещё и автомобиль. Он был спрятан в кустах, из которых торчал то ли его зад, то ли перед, этот момент был весьма существенным для развития сюжета, но больше о повести я ничего не помню. Очень может быть, я так и не продвинулась в своём творчестве дальше вступления. Естественно, свои литературные опыты я держала в тайне.

В четвёртом классе меня смертельно обидели. Что-то нам задали на дом по польскому языку, написать требовалось немного, меньше странички. Я быстренько написала, не очень старалась и отдала учителю. Учитель вызвал меня к доске.

— Кто это написал? — строго спросил он. Я удивилась, не понимая, в чем дело.

— Никто. Я сама писала.

— Неправда. Признайся, иначе вызову родителей. Кто это писал?

Меня обвиняют во лжи? Я жутко возмутилась, не помня себя от ярости кричала и требовала объяснить, с чего вдруг такое подозрение? Почему учитель считает, что это написала не я, а кто-то другой? И не боюсь я его, пусть вызывает хоть всех моих родных, только сначала пусть скажет, за что ополчился на меня?

— Невозможно, чтобы ты такое написала, — убеждённо ответил учитель. — Накорябано ужасно, но ведь ни одной орфографической ошибки!

Сразу успокоившись, я заявила, что ошибок давно уже не делаю, а уж он-то должен был это заметить. Возможно, учитель спохватился, что и в самом деле пишу я грамотно, потому что перестал меня третировать и никого не вызывал в школу. А ошибок я не делала, по всей видимости, потому, что много читала и у меня была хорошая зрительная память. Читая прорву книг, я в конце концов запомнила, что как пишется.

Двадцать лет спустя тетрадь с орфографическими ошибками принёс из школы мой старший сын и очень меня разгневал.

— Нет, милое дитятко, — заявила я, — чего-чего, а орфографических ошибок делать ты не будешь! Такого стыда и позора я не потерплю! С сегодняшнего дня берёмся за диктанты, и корпеть над ними ты будешь до тех пор, пока не научишься писать без ошибок.

И мы взялись за диктанты. Я мучила ребёнка по-страшному, выискивала самые трудные слова и вставляла их в предложения, которые никак не были с ними связаны по смыслу. На эвкалипте у меня сидели рядком коровка с ястребком, протоколируя бабочки сквозь скорострельные очки. Представьте, помогло, ребёнок стал писать без ошибок.

Вот, пожалуйста, опять отступление от хронологического порядка, теперь я забежала далеко вперёд. Виновата, возвращаюсь.

Когда мне было одиннадцать лет, Люцина поселилась во дворце в Урсинове. Не потому, что она вдруг стала графиней, просто её муж получил работу в тамошнем образцовом хозяйстве. Оно и в самом деле было образцовым до омерзения, я имела представление о крестьянских полях, а тут во ржи ни одного василька не заметишь! Делянки же с земляникой были не зеленого, а красного цвета, что, в отличие от ржи, вызвало моё одобрение. Работников требовалось много, и их поселили не только в хозяйственных пристройках, но и в помещениях самого дворца. Люцине достались на первом этаже две комнаты с кухней и ванной, множеством коридорчиков и каких-то закомарков. Я провела часть лета в Урсинове и помню молодёжь, с которой Люцина нелегально занималась. Молодёжь запомнила я плохо, видимо, летом они не часто приходили к Люцине, зато очень хорошо запомнила кроликов, которых Люцина разводила и которым мне пришлось опять рвать в жутких количествах траву-лебеду и прочий тысячелистник, а вечерами загонять животных на ночлег. Гонялась за ними по всему парку.