От лица отхлынула кровь, я был близок к обмороку. Так порой бывает, когда ты долго сидишь и вдруг резко встаешь: в глазах у тебя мгновенно все темнеет, и тебе кажется, что ты сейчас грохнешься от тошноты и слабости на пол. Бледный и полный решимости, я сделал вид, что надпись меня ни каким местом не касается.

– Эллярт, – рыкнул Кузнечик, – почему не на своем месте.

– Можно, я с Кузнецовой буду сидеть, – взмолился Элл.

– Нет! – сердито отрезал Кузнечик. – У тебя есть твое законное место.

Я увидел приближающее, затравленное лицо Элла, до меня дошел весь ужас его бледного испуганного лица. Эллу необходимо было сесть возле меня и весь класс молчаливо наблюдал, сядет он или как… И я облегчил участь бывшему другу, встал и пошел с сумкой в задние ряды.

– Тихомиров, ты куда? – спросил меня Кузнечик.

Я посмотрел на него и отвязно ответил:

– На Камчатку, там еще не все люди вымерли, – мои губы искривились в холодной улыбке.

– Ты это про что? – не понял моего юмора классный.

– Про людей, – и я направился к Валеркиной парте.

Кузнечик, наконец, увидел надпись на доске, улыбка сползла с его лица.

– Нельзя такое писать, – негодующе воскликнул он и принялся тряпкой стирать написанное.

– Виктор Анатольевич, – возмущенно завопил Буек. – Что вы наделали?! – его лицо изобразило вселенское отчаяние.

Кузнечик побагровел и непонимающе уставился на Буйка.

– Вы испортили самый счастливый момент моей жизни.

Класс разразился дружным хохотом.

– Над чем смеетесь? – раздраженно спросил Кузнечик.

– Вы стерли правду! – веселился Буек.

– Правду! – опешив, произнес Кузнечик, брови у него проползли наверх. Он еще больше покраснел, словно это было про него написано.

– Объясните, что происходит! – выкрикнул он.

Класс непривычно притих. Я готов был умереть от хохота. Наш Кузнечик наконец-то заметил, что в его классе не все в порядке, – обалдеть, не встать.

– Я жду объяснений, – потребовал Кузнечик. – Кто написал эту гадость?

Класс предательски молчал.

– Вы знаете, как это называется? – разорялся гневно Кузнечик.

– Что же нам плакать, если среди нас есть гомики, – почти вызывающе крикнул Буек.

– Нравится издеваться над одноклассником, попавшим в трудные жизненные условия, – пламенно защищал меня Кузнечик, продолжая классу давить на совесть.

В принципе я не ждал от нашего Кузнечика такой бурной реакции. Мне всегда казалось, что ему фиолетово на то, что в классе происходит. Мне даже иногда казалось, что Кузнечик как будто отдельно от нас существует: он есть, но и его нет. Он сам по себе, мы сами по себе. Оказывается, я ошибался, и, наверное, круто ошибался по поводу классного.

– Мне гадко находиться с вами! – эмоционально воскликнул Кузнечик и вышел из кабинета.

Своим поступком он всех крайне удивил. В классе установилась неестественная тишина, которую никто не рисковал нарушить.

– У Тихого появился защитничек, – прошипел недовольно Буек и он демонстративно повернулся ко мне. – Кузнечик пожалел голубенького Тихого, счас мы все тут соплями умоемся, слюнявчик наденем, – продолжал ерничать Буек. – Может, Кузнечик у нас также нетрадиционный, если он так неровно дышит к Тихому?!

Класс настороженно молчал. Дальше терпеть издевательства у меня не было сил.

– Себя пожалей, – я уничижительно посмотрел на притихший класс. – Живете все с одной извилиной в черепной коробке. Тоскливо с вами. Пошли Валерка подальше от этого клоповника, – я поднялся с места и направился к выходу.

Дорогу перегородил мне дорогу Буек.

– Здрызни, если не хочешь получить стулом по черепу, – значимо и весомо произнес я. – Твое место Буек в туалете кричать: «Занято!»

Возможно, Буек и рыпнулся бы на меня, но возле меня стоял Комар. Сердце мое стучало, как будто я только что пробежал стометровку и при этом одолел невероятно сложный барьер.

– Тихий, – зыркнул злобным взглядом Буек. – Комар не всегда будет рядом с тобой. Я тебя все равно зачморю!

– Не надорвись, – стиснув кулаки, я обошел Буйка, и мы с Комаром спокойно вышли из класса.

Сразу за дверьми я услышал горластое: «Тихий – пидарас!», и громкий хохот класса. Меня словно обдали холодной водой, в голове был полный кавардак. С превеликим трудом я заставил себя не расплакаться. Меня приняли за голубого только лишь потому, что я дружил с Комаром.

Валерка сразу понял мое состояние, растерянно смотрел на меня, не зная, что сказать.

– Как ты? – заботливо спросил он.

– Терпимо, – тон у меня был не сильно ободряющий и я с силой выдавил из себя улыбку, чтобы хоть как-то успокоить Валерку.

Мы понуро гребли домой. Настроение было паршивое, на душе скребли кошки.

– Ладно тебе, – успокаивал Валерка. – Нас чморят, мы крепчаем.

– Я не могу понять, за что они нас так ненавидят, что плохого мы им сделали? – этот вопрос все время трещал у меня в черепной коробке, как неисправная электропроводка.

– Господи, ты простой, как дверь, – Комар остановился и сосредоточенно взглянул на меня. – Тихий, ты раньше в классе был невидимка. Тебя никто не слышал и не замечал, ты был как все в нашем чудесном классе. Не зря тебя прозвали Тихим. Теперь ты перестал быть тем Тихим, к которому они привыкли: забитому, молчаливому, ни во что не вмешивающемуся. Нас в Пентагоне учат трем вещам: молчать, стучать и не иметь своего мнения. Ты не стучишь, ты перестал молчать, стал подавать свой голос – кому это понравится. Мы с тобой не такие, как они.

– Какие мы?

– Мы те, кто есть, хотя не всегда это себе представляем, – выражение лица у Комара было странное: наполовину задиристое, наполовину уставшее. – Для нашего Пентагона – это как серпом по одному месту.

Комар затянулся сигаретой. Курил он красиво, придерживая сигарету большим и средним пальцами.

– Почему мне так везет на психов? – я уже взял себя в руки, мое дыхание стало ровнее.

– С ними веселее, – весело ответил Комар, и мы оба засмеялись.

В тот же вечер мы с Валеркой тупо смотрели телевизор и щелкали семечки. Гулять не хотелось. День у каждого оставил тяжелый отпечаток. Спать мы легли далеко за полночь. Валерка разложился, как всегда возле стенки, я с краю дивана. Он повернулся ко мне.

– Жека, ты, правда, мне друг?

– Ты мой лучший друг! – четко и уверенно ответил я.

Комар порывисто прижал меня к себе.

– Что ты делаешь? – закричал я как ужаленный.

– Разделяю твою боль, – Валерка взял мое лицо руками, глядя мне прямо в глаза. – Когда часть твоей боли забирает другой, боли становится меньше, – лицо Комара стало не по-детски взрослым. – Я догадываюсь, что с тобой произошло.

– О чем ты?- смутившись, недоуменно спросил я.

– Ты ночью кричишь, тебя преследует тот ужас. Выговорись, тебе станет намного легче, не держи это в себе. Страшно, когда насилуют душу. Я это пережил и знаю, что это такое.

Я посмотрел на Валерку с признательностью.

– Ты хороший, Комар, ты настоящий друг!

Больше я не мог себя сдерживать и, уткнувшись лицом в подушку, зарыдал. На меня вновь навалилось отчаяние, с которым я вел неравный бой. Оно обволокло меня, словно густой туман. Комар заботливо меня гладил по голове и успокаивал. В порыве благодарности я чуть не бросился ему на шею.

Так медленно и постепенно прорастала наша дружба.

Следующие несколько недель слились в сплошную черную полосу. Я стал вдруг до крайности непопулярным в Пентагоне. В четырнадцать лет к подобному рода неожиданностям относишься очень чувствительно. Благодаря активной пропаганде Буйка и его компании весь Пентагон уже знал, что я якобы голубой. Все стены школьных туалетов были исписаны на эту тему, невозможно было зайти справить нужду. На меня вдруг ополчился весь мир. Учителя со мной разговаривали сквозь зубы, словно я какая-то зараза. Приставали старшаки. Однажды они шумной толпой затолкали меня в туалет. Завалив на плиточный пол, с неистовством принялись раздевать. У кого-то из них родилась дикая идея раздеть меня и нагишом затолкать в девичий туалет. Я отбивался, что было силы, кусался, кричал. Если бы не Остапыч, физрук, дежуривший на этаже, пацанам удалось бы довести свой план до конца.