Но за лесом мачт наконец-то возникла земля, опять же низкая, серая, окутанная молочно-белым туманом.

В лесу мачт Гест разглядел флаги Кнута и Эйрика, заметил и что корабли стоят на якоре либо зачалены один к другому — флот в ожидании. Эйвинд проскользнул меж ними, ловко прошел сквозь строй, направляясь к скалам, которые постепенно становились белее и выше, туман рассеялся, пологие холмы словно оплеснуло яркой зеленью, узкие теснины зелеными клиньями прорезали белые как мел берега.

Люди на других кораблях молча смотрели на них, иной раз слышались крики, кое-кто приветственно махал рукой или поспешно потрясал копьем, многие вообще не выказывали интереса. Повсюду на палубах народ — лежат, спят, что-то стряпают, ковыряются со снастями и оружием, ждут, причем, видимо, уже много дней.

Но вот Гест заметил человека, который показался ему знакомым, и осанка, и одежда наводили на мысль, что это важная персона, синяя шелковая рубаха небрежно препоясана туго затянутым ремнем, украшенным серебряными клепками, башмаки со светлыми кожаными шнурками, обвивающими ногу до самого колена, черные кудри, маслянисто поблескивающие на солнце.

— Маленький исландец, — медленно проговорил он.

А рядом с ним еще один, одетый почти столь же броско, но с коротко стриженными волосами и оттопыренными ушами, над могучими плечами виднеется лук — этого человека и это оружие Гест узнал бы и в кромешной тьме: Тейтр. А первый был Хельги сын Скули, доставивший их из Исландии в Норвегию, «торговец» с одним-единственным пальцем на правой руке, толком не знавший, друг он хладирскому ярлу или враг.

Тут и Тейтр увидел Геста, сперва посмотрел прямо на него, потом отвел глаза, будто обжегшись, покраснел и отвернулся.

Гест передал Хаварду рулевое весло, поднялся на кормовое возвышение, перепрыгнул на тот корабль, стал прямо перед дикарем, воскликнул:

— Тейтр, друг мой!

Но Тейтр молчал. Лицо у него было красное, обветренное, дыхание вырывалось короткими, свистящими толчками, челюсти двигались, как при расставанье в Нидаросе. Правда, выглядел он помолодевшим, вполне благополучным, чтобы не сказать зажиточным — на мускулистой шее висел золотой крест, свежий шрам тянулся от левой брови вниз по щеке, еще два крестом прорезали правое предплечье. Мотнув головой, он наконец хмуро проворчал:

— Где ты был-то?

— Если ты сейчас снарядишь лук, то я уверен, стрела твоя упадет в Англии.

Тейтр покачал головой и повторил:

— Где ты был? Мы-то при Клонтарфе[92] были!

Гест рассмеялся.

— Не по душе мне море, — сказал он. — И эта земля не по душе. И лес этот тоже…

Но Тейтр смеяться не стал.

— Мы при Клонтарфе были, — еще раз сказал он, словно затем, чтобы Гест в конце концов усвоил, что они были при Клонтарфе, к северу от Дублина, про Ирландию-то Гест слыхал?..

Хельги перебил его, спросил, кто командует флотом, с которым прибыл Гест, однако ж Тейтр не дал заткнуть себе рот и гнул свое:

— Тебя и при Твидегре не было. — Он с силой прижал палец к ямке на Гестовой шее, будто в чем-то обвиняя. Тут Гест наконец-то навострил уши, ведь Твидегра расположена на плоскогорье Арнарватнсхейди, которое они пересекли, когда только-только ушли от Иллуги Черного и Гест еще был способен сам нести оружие. Ему подумалось, что Тейтр намекает на какие-то свои притязания, хочет стребовать старый должок. Но Хельги пояснил, что в прошлом годе там случилась большая битва, равных коей в Исландии не бывало, меж войском некоего Барди сына Гудмунда из Северных земель и Гестовыми друзьями из Боргарфьярдара, возможно, схватка эта стала последним отголоском убийства Вига-Стюра…

— Барди сын Гудмунда?.. — переспросил Гест.

— Ну да, брат Халля, убитого в Норвегии племянниками Клеппъярна, сынами Харека. И отомстил он сполна, опять же с помощью Снорри Годи. Но Тейтр хочет сказать, что тебе беспокоиться не о чем, пусть и говорит он вовсе другое, на самом-то деле он рад тебя видеть, после Клонтарфа о тебе только и толкует, будто ты ему единственный родич.

Гест опустил глаза, голова у него шла кругом, он думал об Атли и братьях его, что лежат на дне морском у датских берегов, вместе с перстнем матери, а Хельги меж тем рассказывал о павших и уцелевших при Твидегре, Тейтр же едва заметным кивком сопровождал каждое названное имя. Гест поднял глаза, сказать ему было нечего, внутри зияла пустота, потом, глядя на Тейтров крест, спросил:

— Ты что же, принял веру? Крестился?

Тейтр промолчал. А Хельги сказал, что Снорри еще несколько лет назад уплатил виру за убийства в Бё. Торстейна и Вига-Стюра зачли одного за другого, а за Гуннара Снорри выложил три сотни серебром.

— А за Свейна? — спросил Гест. При мысли о маленьком двоюродном братце из Бё он почти вышел из апатии.

— Свейна не убили.

— Он жив?

— Жив, сказывают. Во всяком случае, дело против тебя решено и закрыто, ты можешь вернуться в Исландию и жить там свободным человеком.

Гест задумался, потом взглянул в лицо здоровяка, который тем временем снова успокоился. Тейтр смущенно покосился на свой крест, вроде бы примирился с ним и расплылся в широкой улыбке.

— Мы при Клонтарфе были, — опять повторил он.

Гест вернулся на Хавардов корабль. Братья обедали, вместе с Двойчатами и Сигурдом сыном Стейна. Он уже смекнул, отчего флот стоит — прилива дожидается, который перенесет его через бесконечную песчаную отмель, к скалам, свидетельствующим, что Англия не очень-то и низкая, просто равнинная, плоская. Долины-то вон какие широкие, отлогие, он различал дома, движение на полях и лугах, людей, скот, а у подножия скал, сколько хватало глаз, целый лес морских кораблей — датский флот Кнута и часть Эйрикова, сотни судов, установленные на катки и укрытые парусиной, и тьма-тьмущая людей и коней; там кипела работа: волокли бревна-катки и палы, сгружали товар, складывали в штабеля, куда-то везли — ни дать ни взять громадное торжище, по сравнению с которым Хедебю казался глухим исландским поселком.

Как выяснилось, земля к западу от места высадки была островом, а в проливе стоял еще один флот, под незнакомым Гесту флагом, корабли небольшие, многие не похожи на норвежские и датские.

— Эдрик Стреона, — сказал Эйвинд, перехватив его взгляд. — Английский хёвдинг, примкнувший к нам… А о чем ты думаешь?

Гест озадаченно посмотрел на него:

— Я свободен. Совершенно свободен.

Как только начался прилив, дело пошло быстро, и еще до наступления темноты Эйвиндовы корабли тоже стояли у скал. Заночевали на борту, выждали еще сутки — тем временем все больше кораблей становилось на прикол, — питались провизией, которую привезли с собой, и не покидали побережье. На третий день Эйвинд отлучился куда-то в сопровождении двух воинов, а вернувшись, привел лошадей, старых, изможденных, вдобавок без седел.

Сигурда оставили присматривать за кораблями; нетерпеливых Двойчат, Геста и Хаварда Эйвинд взял с собой. Крутая тропа вывела их на пыльную дорогу, что змеилась среди пышных, волнующихся нив, через маленькие тенистые перелески, по ней они добрались до большой каменой усадьбы, чья высокая каменная же ограда уходила по обе стороны далеко к окоему; усадьба, похожая на крепость, стояла на холме, откуда открывался вид на поля, леса и море, а на море по-прежнему виднелись тучи кораблей, ожидающих прилива.

За оградой двое мужчин играли в тавлеи, они сдержанно поздоровались с Эйвиндом. Вдали мычали коровы, пятеро черных свинок похрюкивали в грязной луже, куры сновали под ногами работника, разделывающего овцу, еще двое мужиков рубили дрова, намереваясь разложить костер. Стены домов были целы, чего не скажешь о кровлях — нету их, сгорели вроде бы, но давно, потому что сажу и гарь смыло дождем, и над всем этим низкое английское небо, насыщенное влагой, мглистое, как сон.

— Какое тут все зеленое! — удивленно воскликнул Гест. — В жизни ничего подобного не видывал.