Когда снег опять засыпал все следы, Гест пошел к Хаварду и попросил Митотина: решил, дескать, на охоту сходить. Хавард отвечал, что тоже собирается на охоту, и они отправились в лес вместе, как Гест и рассчитывал. Словно невзначай он привел друга к месту находки, проследив, чтобы Хавард наткнулся на трупы, спросил, видел ли тот их раньше, и услышал в ответ, что нет.

— Место выбрано умно, — с сухим одобрением сказал Хавард. — Далеко от усадьбы. Но почему ты их не закопал, ты ведь не собирался объявлять, что убил их?

— Их убил не я, — отвечал Гест. — А тебя привел сюда, только чтобы удостовериться, что и ты этого не делал. Сэмунд наверняка тоже ни при чем, он бы тебе рассказал. Кто же тогда?

Еще не договорив, Гест вдруг смекнул, что попал в ловушку.

— Это Онунд? — спросил он.

Хавард с сомнением глянул на него, присмотрелся к трупам.

— Да, Онунд, — медленно проговорил он. — Но оружие?

— Вот именно. Оружие мы утопили в бухте. Возможно, они добыли себе новое. Однако и башмаков таких у Онунда не было.

— Я не помню, что за обувку носил Онунд. Но у тебя ведь другое на уме?

— Верно. Коли ни ты, ни я, ни Сэмунд, ни кто другой из усадьбы этого не совершали, то, значит, грабители или злодеи какие, но почему они их не ограбили?

Гест развязал котомку и показал кошелек, Хавард осмотрел содержимое, пробормотал, что ценности немалые.

— А вот почему, — продолжал Гест. — Хотели, чтоб мы его опознали. Так что, может, это вовсе и не он.

Хавард опешил. Потом засмеялся:

— К чему ты клонишь?

— К тому, что кто-то — возможно, сам Онунд — оставил этих покойников здесь, возле проезжей дороги на Хадаланд, чтобы люди из усадьбы нашли их и поверили, будто он мертв.

Хавард задумался, по-прежнему улыбаясь, еще раз перебрал содержимое кошелька и спросил, есть ли там что-нибудь, прямо указывающее на Онунда. Гест сказал, что нет, была орлиная голова, но он ее сжег.

Хавард присел на корточки подле покойников, поковырял ножом драную их одежду.

— Все ж таки это Онунд, — решительно сказал он. — Я уверен. — Встал, огляделся по сторонам. — Но мы на всякий случай устроим засаду вон там, на холме, пускай Двойчата покараулят, не придет ли кто сюда. Мне тоже не нравится, что их не ограбили. И оружие — откуда оно взялось? Заберем его с собой, только пока ни слова никому не скажем, ни Ингольву, ни Сэмунду.

В тот же вечер один из трэлей сообщил Гесту, что за ужином он должен занять место рядом с Ингольвом. Старик встретил его дружелюбной улыбкой, расспросил, как рана, а затем снова повел речь о слухах насчет Олава сына Харальда, что-де этот викингский вождь наверняка не упустит своего, пока датский конунг и хладирский ярл чинят в Англии кровавую расправу.

— Дело в том, — негромко сказал он, — что Олав из этих мест, из Оппланда, он пасынок Сигурда Кислого, который в дружбе со Стейном сыном Роара…

Гест усмехнулся:

— И ты бы предпочел, чтобы сын твой не очутился на неправильной стороне, коли Олав впрямь возьмет власть?

— Лишь бы он вернулся, — вздохнул Ингольв, отрезал кусок лосятины и неожиданно добавил: — А тебе надо бы пока посидеть в доме. До Рождества.

— Это почему? — спросил Гест.

Старик долго смотрел на него, дожевал мясо и с наигранным безразличием сказал, что после Рождества он сможет уехать отсюда вместе с Хавардом, Ингольв выкупил сыновнюю долю наследства, даст ему морской корабль, что стоит в Вике, и людей, которых он сам себе выберет.

— Посмотрим, кого он выберет — воинов или торговцев.

— Ты вроде как надеешься, что торговцев.

— Ни на что я не надеюсь, — возразил Ингольв. — Я над Хавардом власти не имею. И никогда не имел, так и запомни.

Снегу навалило еще больше. И стужа по воле Божией все крепчала. А Двойчата, сидевшие в засаде недалече от покойников, никого, кроме зверья, не видали. Пасть за двоих сетовал на мучения, какие они терпят от холода, твердил, что оба хотят обратно в усадьбу, церковь строить, там хотя бы двигаешься все время. В конце концов Хавард засаду снял, решил, что Гесту опасаться нечего. Однако и он считал, что из дома побратиму лучше не выходить.

Шли дни, в усадьбе готовились пышно отпраздновать Рождество, мыли-чистили большой дом и дома для гостей, забивали быков и баранов, свозили целые горы дров, доставали рыбу из бочек и ларей, с утра до ночи воздух полнился ароматами коптилен и свежевыпеченного хлеба. Ингольв ждал. Ни с кем не разговаривал, выйдет подкрепиться и снова исчезнет, снова ждет — одного из девяти своих сыновей.

Он совсем уж было превратился в нелюдима-отшельника, но вот однажды утром на мысу затрубил рог. Все высыпали во двор на мороз, всматриваясь в бесснежную гладь озера, где черной змейкой двигалась вереница саней. Это Эйвинд! Девять конных саней, на безопасном расстоянии друг от друга.

— Не забыл родные места, — пробормотал Ингольв, когда змейка ловко обошла первое укрытое снегом разводье, завиляла, огибая устья ручьев, и наконец заложила широкую дугу вокруг водопоя.

Старик стоял раскинув руки — ни дать ни взять король в лохматой волчьей шубе, румяный от холода, окутанный морозным паром; сына он встретил довольным ворчаньем и широкой улыбкой — какой сын может пожелать большего?

Гесту показалось, что по щекам Ингольва катятся слезы, а тот и не думал их утирать, он обнял Эйвинда, который сидел во вторых санях, по очереди приветствовал каждого из его спутников — было их тридцать два человека, — будто все они приходились ему сыновьями; по знаку Ингольва трэли вынесли бочонки с пивом, принялись всех угощать, Эйвинд же обеими руками раздавал подарки, никого не обошел улыбкой и добрым словом, тем паче Двойчат, которые расплакались как дети, пали на колени и упорно не желали вставать, пока он не хлопнул их как следует по спине и не ткнул носом в кружку с пивом — к полному восторгу собравшихся.

Эйвинд походил на Сэмунда, только был старше, в угольно-черных волосах кое-где виднелись уже белые пряди, он казался спокойнее брата и держался солиднее. Но и сходство с Хавардом опять-таки бросалось в глаза — тот же прозрачный взгляд, кошачья гибкость сутуловатой фигуры, сероватый оттенок кожи. Сейчас он выкладывал перед Асой привезенные из Англии бесценные дары — платья, ткани, стекло, украшения, — вручив отцу меч с золотою насечкой, а братьям алебарды на длинных рукоятях.

Потом Эйвинд замер, оглядываясь по сторонам, и Сэмунд отвел его в сторонку, чтобы рассказать о Раннвейг. Лицо Эйвинда осталось непроницаемым. Зато Ингольв вскричал, что во всем согласен с Сэмундом, который станет хозяином усадьбы.

И на сей раз Эйвинд даже бровью не повел, только вытащил из саней красновато-коричневый деревянный сундучок, окованный серебром, достал оттуда золотой перстень с самоцветами, надел его на левый мизинец, закрыл крышку и отдал сундучок и ключ Асе, та склонила голову, залилась краской и пробормотала, что сохранит сундучок до возвращения Раннвейг. Эйвинд и тут ничего не сказал. Молчальник, подумал Гест, только улыбается, как и подобает вернувшемуся домой сыну.

Они пировали в большом доме, Ингольв, возбужденный, раскрасневшийся, сидел на почетном месте, вернее, полулежал, сложив руки на широком животе, говорил мало, пил в меру, с детским удовольствием наблюдая за пирующими. Временами окликал Эйвинда, спрашивал его мнения о еде, о ледовой обстановке, о путешествии в Норвегию… Когда же пир подошел к концу, он все-таки заговорил о том, что на самом деле занимало его мысли: действительно ли Эйвинду так необходимо соблюдать обязательства перед датским конунгом?

— Ты сам заключил это соглашение, отец, — спокойно ответил сын.

— Знаю, — сказал Ингольв. — Но я дал обязательство Свейну, а не сыну его…

— Обязательство сыну дал я, отец. И ни Свейн, ни Кнут никогда не относились к нам как к заложникам. Мы — люди свободные. Были и есть.