Вика сидела рядом и молчала. Несмотря на растрёпанные волосы, подтёки туши под глазами, потрескавшиеся губы, надорванную кофту – она была красива. Самая красивая девушка на свете, как подумал тогда Лёша…

– Ты хочешь есть? – решил прервать неловкое молчание парень.

– Очень сильно. Но больше – пить…

– Там у бочки ящик лежит. В нём заплесневелого хлеба в изобилии.

– Гадость какая.

– Это ещё королевское лакомство, по сравнению с тем, что придётся пить…

– Ты хочешь сказать… – Вика посмотрела на медленно текущий ручеёк сточной воды.

– Да, я другого выбора не вижу.

– А как мы её? Она ведь такая грязная.

– Видела те банки? В них нужно набрать и поставить отстаиваться. Нам на физике говорили. Сила притяжения гадость вниз стянет. Сверху останется плёнка жира. Посередине – питьевая вода…

– Что вам ещё на физике говорили?

– Что плесень на хлебе – это антибиотик какой-то. Будем его есть – простуда нам не страшна.

– Если ты не знал, антибиотики на живот давят.

– Это как?

– Ты не знаешь как?

– Знаю, не знаю… Всё равно этой дрянью запихиваться придётся.

И таки пришлось…

Последняя надежда на связь с реальностью была разорвана отсутствием сети в мобильнике Вики. Время тянулось болезненно долго. Вика с Лёшей практически не разговаривали. Сидели по разные стороны и вспоминали каждый своё. Прошлым друг друга не интересовались. Разве что имена знали. Вика догадывалась, что Лёша был прилежным учеником и любил уроки физики. Но уточнить не осмеливалась. Зачем? Вдруг ему будет больно вспомнить пьянящий своей безоблачностью прошлый образ жизни. Ей ведь больно…

Леша наоборот – ни о чём не догадывался и не собирался, поскольку все мысли вертелись во вьюге переживаний о судьбе своей мамы. Что с ней? Жива ли она? Где прячется? Об отце он не переживал, так как ненавидел. Тот бросил жену и пятилетнего Лёшу ради своей тупорылой гимнастки. Если Подземные распорют его брюхо – Лёша только порадуется…

Вике было проще: родители с младшим братцем уехали в Крым. Бархатный сезон им всегда нравился. И хотя она часто их вспоминала и плакала, в душе была уверена – с ними всё в порядке. Как выяснилось позже – так оно и было, чего нельзя сказать про родителя Лёши…

Бомжи не возвращались. Можно предположить, что Подземные убили их на поверхности…

Вику разбудил крик, эхом пролетевший по туннелям.

– Лёша, проснись, Лёша, – прошептала она, тряся его плечо.

– Что, что случилось?

– Тут кто-то кричал.

– Тебе не приснилось?

– Нет. Я точно…

По туннелям вновь прокатился крик.

– Сиди тут. Никуда не уходи, – скомандовал парень. – Я пойду, посмотрю.

Вика кивнула.

Лёша подобрал с пола ножку от табуретки. Кажется, крик доносился из левого туннеля. Жирные крысы, встречавшиеся на пути, разбегались в стороны.

Снаружи был день, поэтому Лёша смог рассмотреть голову мужчины, щекой прижатую к железным прутьям решётки. Густые чёрные волосы были кое-где выкрашены в красный. Мужчина вновь закричал. Громко. Дико. Отчаянно. Замолчал.

– Что с вами?

Голова повернулась лицом вниз. Мутные глаза испугали Лёшу. Они словно два дотлевающих угля прожигали душу. Парень отвёл взгляд.

– Не бойся, малыш, – булькающим голосом сказала голова, – хочешь батончик?

Лёша трясся от страха. Красные волосы. Это ведь не краска. Это кровь!

Дрожащая рука уронила батончик. Лёша машинально подхватил его. "Шоколадный рай" было написано на окровавленной обёртке…

– Тебя как зовут? – увядающим голосом спросила голова.

– Ллёша.

– Лёша… Моего младшего сына звали Лёша… А знаешь, Лёша, я скоро умру…

Лёша молчал.

– Да, умру… Эти твари распотрошили меня как рождественского гуся… Гуся… Как бы хотелось Рождества…

– Я могу как-то помочь? – сквозь слёзы спросил парень.

– Конечно можешь, сынок. Конечно… Я приготовлю салаты, а ты накрывай на стол… Сегодня будет много гостей…

– Я не понимаю.

– Да, и гуся тебе разрезать.

В сточном ручейке булькнуло. Лёша подбежал. Поводил рукой в воде и нащупал предмет. Вытянул. Складной ножик.

– Спасибо большое!

Ответа не последовало. Тлеющие угли глаз потухли…

Батончик Лёша отдал Вике. Ей нужней. Слишком часто она плачет. Думает, Лёша не видит. Хоть как-то, но поднимет ей настроение.

К третьему дню хлеб закончился. Ещё два дня Леша и Вика успешно боролись с голодом, пытаясь его не замечать. Но на третий терпеть стало невозможно. Первой сорвалась Вика. Отупев от жгучего желания поесть, она набросилась на Лёшу и несколько раз ударила, когда тот пытался её успокоить. Придя в себя, она упала на колени и так громко разрыдалась, что канализационные крысы разбежались в опаске за свою мохнатую жизнь. К Р Ы С Ы! Схватив обломок кирпича, Лёша побежал за ними.

Охота завершилась триумфом. Три забитые крысы. Правда, одна из них умудрилась впиться зубами в левую кисть. Он-то её задушил, но острые как битые стёкла зубы оставили глубокую рваную рану. Вика перевязала её тряпкой.

– Кто бы мог сказать, что ненавистное курение в конечном итоге спасёт мне жизнь?! – ликовал Лёша, достав из кармана дешёвую пластмассовую зажигалку. Газа было меньше половины, но этого достаточно, чтобы сотни раз распалить костёр в той металлической бочке.

– Я приготовлю! – Вика схватила тушки и нанизала на металлические спицы. Сделала она это довольно умело.

Лёша разжёг костёр из нескольких газет и деревянных обломков. Вика положила на бортики бочки шампуры. Крысы мгновенно вспыхнули. Едкий запах палёной шерсти ударил в нос.

– А их с шерстью жарят?

– Нет, наверное…

Лёша разрезал готовую крысу раскладным ножиком покойника. Она подгорела. Внутренности запеклись. Заплесневелый сухарь казался райским деликатесом по сравнению с жёстким, жилистым мясом, полным маленьких костей. Но это была еда. Настоящая еда! После трёх дней голода…

Дни проходили быстрее. Было чем заняться. Вика училась разделывать и готовить. Лёша ловил крыс, мышей и прочую сточную фауну. Во время одной охоты, ему встретилась большая, но сильно исхудалая собака. Животное блестело голодными глазами и, рыча, скалило острые зубы. Трезво оценив ситуацию, Лёша кинул ему тушку крысы. Пёс жадно вгрызся в добычу. Самое время убежать.

Но на этом стычка не закончилась. Раз в день пёс прибегал к их пристанищу и начинал громко лаять. Пришлось делиться едой.

Жить можно, но до того неприятно! Нельзя выразить одним словом, как Вике с Лёшей хотелось вернуться на поверхность. Возможно, так хочет вырваться девятимесячный плод, заточённый в утробу матери.

Но назад нельзя. Время от времени из решёток доносились такие вопли, что на их фоне бой сирен воздушной опасности показался бы слабее детского колокольчика. Это не говоря уже о постоянно доносящихся раскатах выстрелов и взрывов.

Будет наивно полагать, что замкнутые в ограниченном пространстве, связанные общей бедой мужчина и женщина в конечном итоге не испытают интимной близости. Пусть они и пятнадцатилетние дети.

Вика хотела посмотреть как заживает рука Лёши. Во время самой первой охоты, крысиные зубы оставили глубокую рану на левой кисти. Лёша больше никогда не говорил об этом. Кажется, он даже не менял повязку. Но при упоминании о ране, он начинал нервничать, повышать голос и наотрез отказывался показывать. А сейчас Лёша спал. Вика подкралась и развязала тряпку. Нагноение покрывало большую часть тыльной стороны ладони. С обратной стороны его было меньше.

Вика заплакала.

– Теперь ты понимаешь, почему не показывал…

Вика не ответила. Ей было нестерпимо обидно. Ведь Лёша ради неё гонялся за той дрянной крысой! Как лечить? Нет ни зелёнки, ни стерильного бинта. Да воды даже чистой нет! Если бы хоть как-то помочь…

И Вика помогла…

Всю оставшуюся жизнь их будут разъедать неприятные воспоминания. Первый сексуальный опыт под запах крысиных испражнений…

На следующий день они не разговаривали до вечера. Было стыдно, обидно и неприятно. Сквозь решётки всё так же пробивался холодный свет. Но было в нём что-то не так. И только когда он начал гаснуть, Лёша понял в чём дело.