– Знаю, – без тени улыбки ответил Ухарта и протянул киммерийцу меч, который он на обратном пути забрал из дома повитухи, да так до сих пор и не успел отдать варвару. – Возьми. Тяжелый.

Конан половчее устроил на плече дочь наместника и, опоясываясь, только головой качал от веселого удивления: всех собак… меч ему тяжелый… с-сиротинуш-ка! Они снова пустились в путь и скоро очутились в воровском квартале. Пнув покосившуюся дверь древней лачуги, ничем не выделявшейся среди толчеи давно заброшенных домишек на берегу сточной канавы, Конан ввалился внутрь и, ногой сбросив вонючее тряпье с узкого настила в углу, опустил на него свою ношу. Затем он обернулся к Ухарте, который замер у входа, прислушиваясь. Киммериец замер тоже, ловя ухом случайные шорохи, но, кроме мышиной возни где-то под полом да тихого дыхания пленницы, не услышал ничего. И Ухарта, надо думать, не услышал, поэтому, встряхнувшись, молча занялся халатом, изрядно пострадавшим в переделках нынешней ночью.

Конан пробрался к дальней стене, где в темноте тускло поблескивала слежавшаяся груда ржавого хлама. Перебирая и отбрасывая в сторону дырявые кувшины, мятые, будто их кто-то жевал, блюда, глиняные черепки с присохшими остатками еды многолетней давности, он слушал, как выжидательно молчит за спиной Ухарта – мол, что дальше делать будешь? – и все яснее понимал, что знакомую, привычную работу он уже сделал, а теперь предстоит действительно невозможное – подловить ловкача Хадира! Да так подловить, чтобы тому кинуться было некуда, щели чтоб не осталось, в которую уползти… Ничего подобного киммерийцу в жизни делать не приходилось, и как следует поступать, он не знал. Но не у пацана же приблудного, не у сопляка же спрашивать! Он, наконец, нашел то, что искал, – покореженную лампу с огарком свечи. Возясь с огнивом, через плечо спросил Ухарту:

– Где ночует Хадир, знаешь?

– Знаю, близко здесь… – невнятно пробормотал мальчишка, зубами отдиравший безнадежно порванный рукав.

– Сейчас пойдешь проверишь, там ли он. Спит ли. Есть ли с ним кто. Все узнаешь и вернешься сюда. Быстро.

Огонек свечи вспыхнул, затрепетал, потрескивая. Света было немного, но достаточно, чтобы увидеть, как на лице Ухарты разгорается хитрющая улыбка:

– Так вон ты что задумал! Подбросить? – Он мотнул головой в сторону спящей и захохотал в кулак: – А я стражу наведу! Лысый-то проснется…

– Много болтаешь, – оборвал Конан. – Иди. Ухарта восторженно закивал и шмыгнул за дверь, все еще тихо пофыркивая от смеха. Переждав немного, Конан подошел к пленнице, поднял повыше светильник. Девушка лежала на спине, закутанная в дорогую ткань, недавно украшавшую статую Митры в Бирюзовом покое. На чуть свисающей с ложа руке мягко светился тяжелый обруч. Киммериец потянулся было к нему – снять, но передумал: вспомнил вдруг, что в городе ходят легенды о красоте наместниковой дочки, и любопытство одолело, захотелось взглянуть, так ли хороша девушка, как говорят… Браслет потом, с браслетом успеется…

Он откинул тонкую материю, наклонился, разглядывая, – и разочарованно усмехнулся: все южане горазды разносить бабьи сплетни, но шадизарцы, видать, равных себе не знают… Личико худое, смуглое, с резкими чертами – мальчишке впору, вроде бы даже темный пушок над верхней губой… Или тень легла?… Конан нагнулся ниже, поднес огонь к щеке Айсы…

Тогда-то и случилось то, о чем он впоследствии вспоминал неохотно, а тем паче никому не рассказывал: двумя мгновенными точными ударами девчонка выбила из его руки светильник и двинула острым локтем в низ живота. Конан, нечленораздельно мыча проклятия, зашарил в темноте по лавке, собираясь вытрясти из Айсы дурь и самым простым способом объяснить ей, кто тут главный, но успел поймать лишь покрывало, ибо воинственная девица, ухватившись за рукоятку меча, бросилась на пол под ноги варвару. Конан, споткнувшись, грохнулся на ложе, а меч остался в руках у противницы. Киммериец никогда не поднимал руки на женщину, но дважды оскорбленное за нынешнюю ночь мужское достоинство возопило об отмщении, и он, не разбирая дороги, рискуя разбить себе голову о противоположную стену, ринулся вслед за невидимой Айсой, желая одного: сейчас же изловить эту дрянь и научить ее уважать гордость воина…

Но то ли девушка до странности быстро освоилась с тяжелым оружием, то ли умела обращаться с ним раньше – воющий звук вспарываемого лезвием воздуха заставил Конана остановиться, впрочем, ненадолго: киммериец сдернул пояс, на котором болтались пустые ножны, и, раскрутив его перед собой, попытался захлестнуть клинок Айсы. Это ему удалось, правда, лишь отчасти: свист, резкий рывок – и в кулаке у варвара остался коротенький, не длинней воробьиного хвоста, обрубок кожаного ремня. Ножны глухо ударились в потолок и загремели в куче посуды за спиной, едва не задев его по макушке. Пригнувшись, дрожа от ярости, Конан отскочил назад и прорычал сквозь зубы:

– Успокойся, ты, гадюка… Или я убью тебя, слышишь?!

– Только подойди, подонок, дерьмо шакала, я тебе кишки выпущу! – раздалось в ответ из угла.

Киммериец замер, как оглушенный. Дело было не в ужасающей наглости сказанного, нет, Конан даже не расслышал обращенных к нему слов, настолько поразил его тембр голоса дочери Хеир-Аги.

– Повтори… – пробормотал он, встряхнув головой, чтоб успокоить шумящую в ушах кровь.

– Отойди с дороги, вонючая собака! – немедленно отозвался ломающийся юношеский басок. Обладатель его явно трясся от страха, явно собирался дорого продать жизнь и столь же явно не мог быть ни Айсой, ни какой-либо другой дочерью наместника. И вообще – ничьей дочерью.

– Ты кто? – с трудом выдавил Конан. В углу молчали, тяжело дыша.

В памяти киммерийца замелькали разрозненные обрывки воспоминаний: нежный девичий голос, окликающий невольниц, браслет на тонком запястье, громадные от испуга глаза в полумраке святилища… Стремительная бесшумная погоня по коридорам гарема, свист меча в умелой руке… Удар коленом в пах…

Судорожно пытаясь свести концы с концами и чувствуя, что не в силах постичь происходящее, Конан открыл было рот – спросить все равно о чем, услышать ответ, прогнать наваждение, но затаившийся у стены мальчишка дернулся в сторону, и киммериец инстинктивно, вслепую чиркнул ребром ладони по воздуху, защищаясь от собственного меча. Соперник болезненно вскрикнул, и Конан, услышав, как упал под ноги выбитый клинок, бросился на крик, поймал край женской одежды.

Парень рванулся и, высвободившись, шмыгнул к полуоткрытой двери. На мгновение мелькнул в проеме его силуэт, потом скрылся – и тут же раздался глухой удар, полузадушенный вопль, еще вопль, возня…

Конан выскочил на глухую черную улицу, сгреб в охапку яростно сцепившихся в пыли беглеца и Ухарту, внес их обратно в лачугу. Затем он метнулся к ложу, нашарил светильник, захлопнул дверь и, привалившись к ней, неторопливо разжег огонь. Два подростка катались по полу, переплетясь в причудливый клубок ног, рук, лохмотьев и тонкой узорчатой ткани. Незнакомец, несомненно, ловко обращался с боевым оружием, но в жесткой уличной драке без правил Ухарта быстро одолел его, прижал к лопатке выкрученную руку противника и, приподнявшись, с интересом уставился на браслет, украшающий исцарапанное запястье. Конан молча прошел через комнату, подобрал меч, вернулся к двери и велел Ухарте:

– Отпусти его.

Тот поднял глаза, взглянул варвару в лицо, улыбнулся легко и загадочно, но не сказал ничего. Потом он отпустил юношу, отошел к ложу и уселся там, спрятав подбородок в колени. Конана неприятно задела эта улыбка – словно Ухарта знает что-то, чего Конану знать не дано. Впрочем, сейчас у киммерийца были дела поважнее, и он, отогнав неясное беспокойство, обратился к пленнику:

– Кто ты?

Мальчик медленно поднялся на ноги, стряхнул с плеч остатки женского тряпья, неторопливо обмотал им бедра. С ненавистью, исподлобья посмотрел на Конана, потом, потеряв на миг самообладание, стрельнул глазами по сторонам. «Выход ищет», – догадался киммериец и сказал: