– Хоть самого Митры! – рявкнул варвар, пытаясь просунуть лезвие меча в щель между широкими досками.

– Он украден позавчера, – задумчиво прибавил мальчик.

Конан вспомнил, что на давешней попойке Хадир праздновал рискованную кражу, смутно почувствовал какой-то подвох, ловушку для Лысого в том, что золотой медальон, символ власти светлейшего, валяется здесь среди мусора, но дальше мысль не пошла: за спиной скрипнула дверь. Киммериец развернулся всем телом, готовый отбиваться от врывающихся стражников, но никаких стражников не увидел. На пороге стоял Хадир.

Как раз в то время, когда ошеломленный киммериец следил за жутким превращением Ухарты в хитроумного Бела, шестерка воров во главе с Хадиром подобралась почти вплотную к укрытию Конана. Попетляв среди убогих хибар, шайка Лысого затаилась на ветхой крыше одной из них. Отсюда были хорошо видны все подступы к логову противника. Впереди серели в свете заходящей луны еще несколько крыш, за ними открывался черный провал – улочка. На другой ее стороне, видная как на ладони, мерцала дырявыми стенами освещенная изнутри низенькая лачужка, только этим мерцанием и приметная в ряду таких же ветхих домишек.

Хадир удовлетворенно оглядел открывшуюся перед ним картину. Конану отсюда убежать будет трудновато: улочка кончается надежным тупиком. Уходить по крышам – так стражники не вчера родились, небось догонят… Разве вплавь по сточной канаве? Что ж, на здоровье! Усмехнувшись, Лысый оглянулся. За спиной, в окружении молчаливых здоровяков, маялся в тоскливом ужасе десятник Нариб. Рот у десятника был заткнут обрывком его же хламиды, а руки прочно стянуты веревкой. Хадир вынул кинжал, подошел к пленному. Тот отшатнулся сперва, но тут же замер, почуяв острый металл у кадыка.

– Где твои прихвостни залегли? Быстро отвечай, мне ждать недосуг… – Шепот Хадира холодной змеей вполз в уши стражника, и он как завороженный указал связанными руками на недальний поворот улицы, туда, где таился в засаде преданный ему отряд стражи.

– Близко отсюда?

Нариб осторожно кивнул.

Убрав кинжал, Лысый отошел к краю крыши, подозвал одного из воров и тихо спросил:

– Лачугу видишь?

– Вижу.

– Когда свет там погаснет, отпустишь его, – Хадир мотнул головой в сторону десятника, – и бегите отсюда во всю прыть. Встретимся утром. Понял?

– Понял. Сделаю.

Хадир хлопнул собеседника по плечу, бесшумно спрыгнул вниз и прокрался к обшарпанной глиняной: стене напротив хибарки. Прислушался. Там, внутри, слышались разговоры, но слов Лысый разобрать не смог, как ни старался. Внезапно дверь лачуги распахнулась, но никто не вышел. Затаившийся в густой тени Хадир с удивлением увидел, как дверь, открывшись на мгновение, плавно затворилась сама собой. Чудеса… «Сквозняк, должно быть», – подумал Лысый, успокаивая себя. Плевал он на чудеса. Никакие чудеса его теперь не остановят.

Прислонившись к стене, он перебирал в памяти все стороны идущего к концу дела, проверяя, не упустил ли чего. Так… Конан с наследницей Хеир-Аги и неким приблудным мальчишкой до сих пор здесь. Хадиру остается только войти, усыпить бдительность туповатого киммерийца изъявлениями восторга и завладеть браслетом из святилища Бела в Шеме. Хитростью, ловкостью, уговорами – все равно как. А с браслетом ему сам Сет не страшен! Ну а потом… О! Потом Хадир погасит светильник, Нариба тут же освободят – и пусть он подает сигнал, пусть ведет сюда доблестную стражу и берет Конана тепленького, к Нергалу их всех в глотку!

Хадир пересек улицу, распахнул дверь и уверенно шагнул через порог. Улыбнувшись замершему в боевой стойке киммерийцу и ладному пятнадцатилетнему подростку, стоявшему над мятым светильником, Лысый зашарил взглядом по комнате, ища вожделенную драгоценность, но ни браслета, ни девушки не нашел, зато неприятно поразился, увидев золотую вещицу у ног мальчика. Вещица эта, по расчетам Хадира, должна была второй день качаться в маленьком сундучке меж горбами верблюда, который пересекал пустыню вместе со многими другими верблюдами, уносившими прочь от Шадизара товары одного богатого и щедрого караванщика. Однако она лежала здесь.

Хадир поморгал, сделал шаг вперед, желая разглядеть наверняка, но тут Конан, мимоходом пнув ногой светильник, навис над Лысым, схватил его за горло и поднял в воздух. Лампа, прокатившись по короткой дуге, погасла.

Хадир вцепился в сжимающиеся пальцы варвара, моля Митру о спасении, и спасение, казалось бы, пришло: вдали раздался свист, топот, крики, Конан, выругавшись, ослабил хватку. Хадир судорожно вздохнул полной грудью, но выдохнуть не успел, ибо киммериец успокоил его сокрушительным ударом в челюсть, а затем, оставив Лысого на попечение подбегающей стражи, вышиб доску в задней стене и стремительно скрылся.

Звериный инстинкт самосохранения вырвал Хадира из забытья через несколько мгновений. Превозмогая бьющуюся в голове боль, он открыл глаза и увидел факелы стражи, блеск оружия, услышал крики: «Медальон светлейшего!… Взять!…» Его грубо подняли на ноги, откуда-то слева выплыло лицо Нариба, и внезапно Хадир понял, что не все потеряно… Обвинять-то его будет Нариб, а ведь Лысый о десятнике такое может порассказать… Глядишь – и смилостивится светлейший Эдарт, оценит услугу… Подумав об этом, Лысый приободрился.

Но и Нариб думал о том же…

Город пробуждался.

Солнце, скользнув по остывшим барханам пустыни, щекотало сонный Шадизар, наполняло воздух дрожащей жаркой дымкой, плясало в струях фонтанов. Улицы, мощенные песчаником, заполнялись торопливыми ремесленниками, беспрестанно болтающими женщинами, голосистыми водоносами, торговцами всяческой мелочью. В центре города, у закипающего дневной суетой базара, собирался в дорогу караван вендийских купцов – богатейший караван, видит Митра! Две сотни верблюдов – ей же ей! Никак не меньше! – бесчисленное множество погонщиков, крики на всех языках, тюки, сундуки, разноголосье, цветистое скопище людей и животных…

Конан, стоя поодаль, краем глаза следил за мелькающим в этом месиве деловитым, до неузнаваемости вымазанным уличной грязью Айсором. Ночью, когда лачуга, чуть не ставшая ловушкой, осталась далеко позади, сын наместника заявил, что хочет отправиться по свету искать воинской удачи. Варвар только плечами пожал: зачем, мол, тебе… Юноша не обратил внимания на презрительный жест. Объяснил спокойно, что, во-первых, дворцовая жизнь ему обрыдла, а во-вторых, возвращаться сейчас туда опасно. Наложница отца, прекрасная Лаита, должна была услать своего евнуха и ждать Айсора на ступеньках потайного хода, того, который ведет из святилища…

Услышав это, Конан усмехнулся и добавил, что Лаита, пожалуй, сдержала слово, он сам тому свидетель. Вот-вот, закивал паренек, значит, ждала в условленном месте и, стало быть, нюхнула порошку, которым Конан так дружески его, Айсора, угостил. Стоит ли ему теперь возвращаться во дворец, где разгневанный Хеир-Ага пытается разобраться в загадках прошедшей ночи? Видит Митра, не стоит! По нему, уж лучше лицом к лицу встречаться с прямой опасностью, чем лгать и изворачиваться наравне с бабами…

Теперь Айсор уходил с караваном в Туран, а дальше – как повернется судьба, может, станет толковым воином… Конан, вспомнив свой собственный первый поход, усмехнулся: он и в раннем детстве счел бы унизительным толкаться среди торговцев…

– Конан!

Тихий голос за спиной, совсем рядом… Кром!… Да это же…

Варвар, по горло насытившийся за ночь внезапными выходками потусторонних сил, чуть не шарахнулся от щуплого мальчишки, взиравшего на киммерийца с беспредельным восторгом.

– Конан… Скажи… А не хочешь говорить – так хоть головой кивни…

Конан уставился на Ухарту, сироту, мелкого воришку, как беззащитная девица на змею, но паренек, не замечая его взгляда, тихо умолял:

– Скажи, это правда? – Ч-что?

– Ну… – Ухарта замялся. – Говорят… Кто-то проник ночью в гарем наместника… Неслыханную кражу совершил… А Хадир пойман сегодня с поличным и убит стражей! А еще, – мальчик заулыбался, – говорят, что Хадир вчера поспорил с тобой и, видит Бел, проиграл…