Он протянул мне открытую сумку с аккуратно уложенными вещами. Я положил жестяную коробочку поверх одежды. Задумчиво водя за щекой кончиком языка, Крути проводил взглядом мою руку.

— Давай закурим, — сказал он.

Мне было все равно. Протянул ему пачку «Эстонии».

— Прошу.

— Ого! Моя марка?

Мы подошли к «Ковровцу». Насколько я понял, осмотревшись вокруг промытыми глазами, спал я возле какой-то проселочной дороги.

— Крути, ты хочешь мне что-то сказать.

— Надо же, до чего сообразительный юноша! Конечно, хочу. Но сперва мне бы хотелось знать, что ты вообще-то помнишь?.. Он сломал ольховую ветку и стал ее обдирать.

— Я все помню, — сказал я.

Крути сделал из ветки подходящую палку и стал счищать с «Ковровца» крупные комья грязи.

— На шоссе полно инспекторов, машина должна выглядеть культурно, — пояснил он.

Я покосился на него и повторил:

— Я все помню. И игру тоже. До самого отъезда.

— Ну тогда еще ничего, — пробормотал Крути и провел палкой по спицам переднего колеса. Послышался звук, напоминающий бренчание на расстроенном ксилофоне.

— Послушай, это ты за нами подглядывал, когда девушка; когда Марге показывала свою сказку?

— Я. Перед этим я видел тебя в Доме культуры Поркуни. Здорово тебя разобрало. Но какого черта тебя дернуло произнести слова?

— Крути, а в моторке тоже был ты?

— Я.

— И в Таллине, на автобусной станции, когда Марге дожидалась автобуса на Пярну?

— Я, я.

— И на вертолете?

— Я.

— А… в Городе? И Фантомас? И Десподита? И вообще все это… все это… свинство?

Крути ухмыльнулся и поднял голову.

— Очень точное определение. «Свинство». До чего же тебе трудно было это выговорить. Не волнуйся, я человек простой. Конечно, это страшное свинство — то, что я с тобой сделал. Как бы тебе поделикатнее ответить; да, я Крути, притом я и Фантомас или его создатель, кроме того, я порочная и преступная Дес-по-ди-та, и вообще все свинство мое… Я, я, ну что ты переживаешь. Слушай-ка, давай поедем куда-нибудь, где можно выпить горячего кофе или чаю. Здесь чертовски сырой потолок, верно? До Пярну, по правде сказать, недалеко.

— Нет, Крути, — сказал я с достоинством» — Говори, что ты хочешь мне сказать. Я не хочу ехать в Пярну.

— Ммм? Ну, как хочешь… — ухмыльнулся Крути.

— Ах, да… — вспомнил я, — А… Фатьма?

— О-ля-ля, — прищелкнул языком Крути. — Ты меня в свои дела не впутывай. Фатьму ты мне очень-то не пришивай… Слушай, у меня есть еще одна сувенирная бутылочка — может, пригодится?

Он принялся очищать подножки. Причем кряхтел и сопел безо всякого стеснения. Я только теперь догадался поставить на землю свою клетчатую сумку.

— Нет, — сказал я. — Что ты от меня хочешь, Крути?

Он потянулся, любезным жестом указал на «Ковровец» и сказал:

— Садись, Неэм!

Я подошел и присел на седло. Мои пятки касались мокрого дерна, мне было неудобно, но я упорно продолжал оставаться в этой позе. А Крути принялся вышагивать по проселку. Шесть шагов, крутой солдатский поворот, шесть шагов обратно, снова; поворот. Руки у него были в карманах, лицо спокойное»

— Видишь ли, Неэм, дело в том, — сказал он, — что я бывший волшебник.

— Вот оно что!

— Я бывший волшебник. Надо еще раз повторить? Бывший…

Я отбросил сигарету. Она была невкусная.

— Не надо; Я уже понял. Но в правилах;

Крути фыркнул.

— Никто и никогда… во время моих действий не может причинить… и так далее в том же детском стиле, — произнес он, сделал шестой шаг, потом крутой поворот. — Это все так. Никто не может помешать. Но одного ты не знал — никто, кроме другого волшебника.

Но ведь ты только что сказал…

Мне трудно было говорить. Голова разламывалась от боли. И язык все еще был как шершавая пробка от длинногорлой бутылки.

— Что я бывший? Вести разговоры о своей работе — занятие скучное, как ты считаешь, Кааро? Удивительная у тебя память. Уточняю — я хочу стать бывшим волшебником, но тут есть маленькая загвоздка. И знаешь, в чем загвоздка?

— Не знаю, откуда мне знать.

— Загвоздка эта — ты, Неэм.

— ?!

— Послушай, милый юноша, неужели тебе и вправду никогда не хотелось послать ко всем чертям эти детские шуточки, лепетание-учиграние? Ну скажи честно? Ты же взрослый человек, на; два года старше меня… Скажи мне откровенно, неужели этот фарс никогда не мешал тебе в жизни?

— Не знаю… До прошлой недели… до тебя… это не мешало; моей жизни… ох…

— Что с тобой?

— Да ничего… Наверное, сердце…

— Пей больше.

— Отпустило… О чем я говорил? Знаешь, Крути… проблема волшебства меня до сих пор. вообще не занимала… это… пхх; ххх;

— А теперь что с тобой?

— Да ничего… Наверное, насморк…

Крути фыркнул и возобновил свою шагистику.

— …Это, по-моему… ну, просто такое уж дело… Ах, ты ведь знаешь, зря я тебе все это говорю… Это, ну, такое же простое дело… Я сейчас не могу…. понимаешь, мне нехорошо, я не могу точно выразить свою мысль…

— Да-да, это так же просто, как «здравствуй», как солнце, как воздух, ветер, шоссе… — усмехнулся Крути. — Ведь ты же знаешь, что существуют контрслова, И я их сказал. Вот так-то.

— О!

— Что? Сказал, и все. И сейчас могу повторить: в сказку, даже в невозможное …

— Не надо, Крути! Или… зачем ты это сделал?

— Зачем? Какое это имеет значение? Эта ерунда стала мешать мне в жизни, понимаешь? Слушай, собственно говоря, я же ведь никого не просил и ничего не предпринимал, чтобы сделаться волшебником. Это такая же случайность, как, например, родиться трёхруким. Но я человек простой и при том практичный, сейчас я, к примеру, работаю инструктором отдела культуры в одном районном центре…

— Крути, а почему ты меня преследовал?

Крути помолчал, внимательно, словно изучая, посмотрел на меня, прищурившись и склонив голову набок. Взгляд его был не слишком дружеский.

— Потому что ты в наших краях последний волшебник. Я поскользнулся и чуть не свалился с седла.

— Да что ты говоришь? Крути закурил новую сигарету.

— Не может быть! — поперхнулся я.

— Все может быть, и, насколько мне известно, ты ведь ничему больше не удивляешься. Теперь слушай, я буду говорить с тобой спокойно и назидательно, как студент-диплом ник с абитуриентом, как пенсионер с бывшим сослуживцем, хоть ты и старше меня… Я тоже когда-то был славным и добрым парнем, Неэм, и я тебе в общем-то не желаю зла… Ты человек разумный и должен меня выслушать.

Вот что я услышал. Года три назад Крути произнес контрслова и надеялся, что вышел из игры. Из игры и из игры. У него имелись на то веские причины, и сперва вроде бы все было в порядке. Но довольно скоро у него ухудшилось самочувствие, — например, будучи по натуре деятельным и энергичным человеком, он иногда вдруг впадал в необъяснимую меланхолию, а иногда, наоборот, его охватывала беспричинная ярость, доходящая до бешенства, а потом возникали какие-то неясные воспоминания, ребяческое сентиментальное желание начать жизнь заново.

Скверно было то, что он вовсе не забыл все, как должно было случиться после того, как произнесены контрслова. А хуже всего было то, что Крути никогда не мог предугадать капризы своего настроения, они совершенно неожиданно одолевали и выматывали: его, хладнокровного и спокойного молодого человека, и только благодаря непредвиденной случайности он однажды напал на след. Как-то раз, в канун Иванова дня, — это было в южной Эстонии, где Крути оказался но служебным делам — он. совершенно случайно повстречался с волшебником, который, взмахивая палочкой, побуждал зацвести обширные заросли папоротника. Волшебник оказался жизнерадостным молодым человеком и притом весьма известным шашистом, он решил таким необычным способом отметить свою победу в трудном турнире. В тот же самый вечер Крути овладела сильнейшая тоска, это было хуже ревматизма, хуже зубной боли. Естественно, он разозлился, и так же естественно, он предположил, что обнаружил эту взаимосвязь.