Иногда приходится слышать, что норма о персональном присутствии все-таки введена неспроста и «что-нибудь да значит», недаром же ее предпочли, когда существует, казалось бы, такая, более естественная и легко осуществимая альтернатива, как заблаговременное отъятие и удержание головы. Под этим «что-нибудь да значит» подразумевается обычно следующее: поскольку правонарушения совершаются, как правило, не от большого ума, а решение суда выносится в строгом соответствии с законом, то есть в каком-то смысле формально, и значит, тоже особой умственной активности не требует, персональное присутствие пытаются использовать в качестве примера того, что между головой и телом существует более тесная и необходимая связь, чем между ними обоими, с одной стороны, и умом, с другой.

Но те, кто так говорит, исходят из собственных представлений о правосудии. Если бы кто-нибудь в чемоданах и предложил ввести такую меру, как предварительное лишение головы, так сказать «на всякий случай» (дескать, пока там суд да дело, а приговор фактически уже приведен в исполнение), это предложение было бы единодушно и с негодованием отвергнуто как противоречащее принципу презумпции невиновности, который в чемоданном угловном праве играет чрезвычайную роль, наряду с еще некоторыми другими принципами, дающими определенные преимущества обвиняемому. Так, исключительно из благорасположения к подсудимому,[191] требование персонального присутствия распространили и на членов суда.

Таково, вкратце, учение восточной чемологии и таковы ее основные расхождения с воззрениями кейсологов, то есть представителей западной традиции описания и изучения чемоданов.

В последнее время в кейсологии все больший вес начинает приобретать направление, представители которого описывают ум в виде какой-то чуть ли мистической силы, при помощи которой чемоданные жители сообщают друг другу свои мысли, а также воздействуют на людей, либо в виде особого эфирного вещества с высокой проникающей способностью, которое при желании может заполнить собой все пространство, как внутреннее, так и внешнее по отношению к чемоданам.

С этими заблуждениями тем труднее бороться, что для их обоснования используются, наряду с очевидным вымыслом, и истинные факты.

То, что ум не имеет физической формы и определенного местоприбывания, столь же верно, как и то, что чемоданные жители способны к безмолвному общению между собой и обладают несомненным талантом привлекать на свою сторону всех, с кем вступают в контакт. Все это, безусловно, так и есть. Вымыслом является лишь то, что чемоданные жители, якобы, могут влиять на нас, не прибегая к помощи речи, на каком угодно расстоянии и даже сквозь чемоданы.

Если бы это было так, то они, прежде всего, не имели бы сейчас стольких врагов и ненавистников.

На самом деле та легкость, с которой они оказывают влияние на людей и приобретают себе друзей, объясняется в первую очередь их энергией, затем — личным обаянием, дружелюбием и способностью убедительно излагать свои мысли, то есть качествами, которые и мы легко могли бы у них перенять, если бы только постарались. Но это не имеет ничего общего с передачей ума в виде какого-то подозрительного вещества, насильственно вливаемого в голову человека (как правило, во время сна), после чего такой человек уже не принадлежит самому себе и слепо выполняет волю Чемоданов.[192] Что касается безмолвного общения между собой, то, если бы оно осуществлялось путем непосредственного обмена частями ума, или умами (по типу того, как происходит в чемоданах обмен инструментами), то чемоданные жители в результате такого обмена утрачивали бы свою индивидуальность, чего на самом деле не происходит (на что, кстати, и указывает Чемодаса, говоря, что ум — это не вещь и обмену не подлежит). Сколько бы они ни обменивались между собой суждениями или информацией, каждый из них после такого обмена остается самим собой, полностью сохраняя свою личность и свое гражданское состояние.

Таким образом, при всех описываемых явлениях происходит не переход ума как такового от одного физического субстрата к другому, будь то тело или голова (кому бы она ни принадлежала), но действие ума, который, сам оставаясь неизменным как по своей природе, так и по принадлежности определенному субъекту, осуществляет это действие при помощи энергии, присущей чемоданному жителю в целом.

Иными словами, по отношению к уму должен применяться тот же способ рассуждений, что и по отношению к двум другим ипостасям чемоданного жителя. Когда мы наблюдаем тело за работой, мы не говорим, что работа и есть само тело. Когда мы наблюдаем лицо, произносящее слова, мы не говорим, что произносимые слова и произносящее их лицо — это одно и то же. Равным образом и содержимое головы, которое может не раз меняться на протяжении жизни, никому не придет в голову отождествлять с самой головой. Точно так же несомненные проявления ума, обнаруживаемые чемоданными жителями и в работе, и в суждениях, и в подборе инструментов, и во всей прочей своей деятельности, следует причислять не к самому уму, но к его действиям.

Некоторые уроженцы Поверхности, которым довелось встречаться с чемоданными жителями и завести среди них друзей, рассказывают, что нередко при одной мысли об определенном чемоданном жителе у них возникает «эффект присутствия», то есть ощущение, что этот чемоданный житель находится где-то рядом и даже беседует с ними, отчего они, как правило, испытывают радость. Безусловно, этот эффект следует приписать действию ума, который поистине, как верно и совсем не метафорично выразился Упендра, «витает где желает». Но было бы неверным говорить, по примеру западных мистиков, что в этих случаях ум чемоданного жителя проникает в нас и сливается с нашим собственным умом. Этого не может быть хотя бы уже потому, что наш ум имеет совсем иную природу, поскольку мы — не чемоданные жители.

Из сказанного ясно, что чемоданные жители, точно так же, как и мы, разве что, быть может, несколько позднее и с иной целью, которой нам знать не дано, созданы по образу и подобию Божию, и нет никаких оснований наделять их какими-то сверхъестественными способностями, а уж тем более обвинять в связи с потусторонним миром.

<…> Вообще, замечено, что технические и культурные новинки появляются в Чемоданах примерно в то же время, что и на Поверхности, но пока точно не установлено, происходит ли это чуть раньше, или чуть позже. Те, кто считает это принципиальным (а таких большинство), разделены в настоящее время на два противостоящих и весьма воинственно настроенных лагеря.

Представители первого лагеря старательно подбирают факты, которые, по их мнению, доказывают, что внутри Чемоданов наука и техника развиваются с отставанием. На основании этого они заключают, что чемоданные жители не способны изобрести ничего нового, а только механически копируют природные вещи, и даже более того, что сама природа Чемоданов вторична, поскольку она лишь воспроизводит то, чего мы достигаем благодаря собственным усилиям и свободной воле, которой обитатели чемоданов, в отличие от нас, лишены. Это так называемая «центростремительная» модель взаимодействия двух культур — внутренней и наружной.

Второй лагерь составляют те, кто убежден, что культура чемоданов развивается с опережением. Как и их противники, они аппелируют к достоверным фактам. На основании своих наблюдений они приходят к выводу о вторичности нашей собственной культуры. Но, когда дело доходит до объяснения того, каким образом культурные явления переходят из «внутреннего плана» в «наружный план» (согласно их собственной терминологии), сторонники «центробежной» модели не могут обойтись без привлечения мистических сил.