Во всем остальном, повторяю, они были на высоте.

<…>

Однако вопрос о черепных коробках не давал мне покоя, и, несмотря на то, что встреча явно затягивалась, о чем настойчиво напоминали мои секретари, я дал себе слово, что не сдвинусь с места, пока не разрешу эту загадку. Сначала я попытался завести разговор издалека и заговорил о том, как прекрасно, когда в народе развито бережное отношение к святыням. Они, как казалось, с готовностью похватили тему, начали поочередно высказываться о пользе бережливости и сошлись на том, что именно бережливость является одной из главных святынь, после Конституции, права востребования и всеобщего юридического образования.

<…>

Тогда я решил задать вопрос что называется «в лоб» и спросил: «Верите ли вы в воскресение мертвых?». Они пришли в легкое замешательство, а затем признались, что затрудняются вести разговор в религиозных терминах. «К сожалению, — сказал профессор X, — у нас не было возможности приобрести опыт оперирования такими понятиями, поскольку в чемоданах нет религии в вашем понимании».

Я сформулировал вопрос по-другому: «Хотели бы вы, чтобы все ваши умершие предки ожили?» Это породило еще больше недоразумений. Мне зачем-то стали объяснять, чем отличается процедура кремации от христианского погребения <…>. Я понял, что, в принципе, мои собеседники готовы допустить возможность воскрешения, но только при наличии тела, ибо в процессе обсуждения одним из них было сказано: «Неужели вы думаете, что они могут просто взять и ожить сами, тем более, что от них остались одни головы? Конечно же, сами они этого сделать не могут». «А кто, по-вашему, может это сделать?» — спросил я. Этот, столь простой для христианина вопрос, привел моих собеседников в еще большее замешательство. Мне даже показалось, что они усмотрели в нем скрытый упрек себе, причем упрек не столько в том, что до сих пор не удосужились заняться оживлением своих покойников, сколько в злонамеренном уничтожении их тел, с тем чтобы еще более затруднить возможное решение этой задачи в будущем. Они в буквальном смысле оправдывались передо мной, доказывая, что в чемоданах совершенно невозможно отвести место под кладбище. «Вы даже представить себе не можете нашей тесноты!» — говорили они. «К тому же у нас постоянно все перестраивается. — сказал г-н Y, архитектор. — Нам пришлось бы непрерывно заниматься перезахоронениями, и в результате от тел вообще ничего бы не осталось». «Осталась бы одна труха» — уточнил другой участник встречи. «Головы — и те доставляют массу проблем, — доверительно признался третий, — их постоянно приходится перетаскивать с места на место». «Зачем же вы это делаете?» — спросил я. — «Чтобы не мешать строительству». — «Нет, я хочу сказать, зачем вы вообще храните головы?» — «На всякий случай» — ответил г-н Y. Остальные полностью его поддержали, а кто-то добавил: «Мало ли что». Итак, я снова уперся в непреодолимую стену. <…>

Мне давно пора было ехать на встречу со своей паствой для вечерней проповеди, о чем в очередной раз напомнили мне мои секретари. Но я все-таки хотел во что бы то ни стало добиться ответа на мучивший меня вопрос.

«Хорошо, — сказал я. — Вы, конечно, допускаете, что со временем станет возможным (неважно, естественным, или сверхъестественным способом, быть может, с использованием информации, содержащейся в черепах) полностью воссоздать всех, кто когда-либо жил в чемоданах, так, как будто они и не умирали. Что вы на это скажете?» — «К чему загадывать наперед?» — невозмутимо произнес д-р Z. Остальные при этом загадочно молчали. «Согласитесь, ведь это может произойти когда угодно, — продолжал я. — Быть может, уже завтра, а быть может, и через тысячу лет?» Возражений не последовало, и это внушило мне надежду. Мне казалось, что я наконец-то ухватился за какую-то ниточку. «Но, когда бы это ни произошло, пусть даже сегодя, а лучше все-таки завтра — назовем этот момент днем X, — что мешает, несмотря на это, попытаться дать этим черепам хотя бы еще одну, вторую жизнь, а если удастся успеть — то и третью, четвертую?».

«Поверьте, что в этом нет никакой необходимости, — ответил д-р Z, хирург-травматолог. — Черепами нас природа не обделила. Известны единичные случаи рождения младенцев с пустой головой, но чтобы совсем без головы — такого не случалось. И даже в случае травмы, все равно, кто же согласится носить голову покойника! Уж лучше искусственную».

Я поспешил заверить своих собеседников, что имел в виду совсем другое, а именно, использование этих предметов в хозяйстве. Но и это не вызвало у них энтузиазма. <…>

«Я слышал, что в чемоданах превыше всего ценят время, разве не так?» — сказал я, и тут же осознал, что попал впросак. Чемоданные жители поняли мой вопрос как напоминание о том, что встреча затянулась, и начали деловито собирать свои бумаги, окончательно утратив интерес к происходящему. Поэтому последняя моя тирада прозвучала как глас вопиющего в пустыне: меня уже почти никто не слушал. «Но столь высоко ценя время, — говорил я, — не задумывались ли вы о том, что и время умерших, время их ожидания дня Х, должно быть наполнено каким-то рациональным смыслом? Ведь наверняка можно придумать какое-нибудь совершенно безвредное для них применение, так чтобы в любой момент, как только они будут востребованы, они cмогли предстать в полной сохранности. Но чтобы до этого момента Время, этот бесценный дар, не проходило для них впустую…»

«Вы уж нас простите, коллега, но для нас время действительно имеет очень большое значение. А для них уже все совсем иначе», — сказал профессор X, после чего чемоданные жители дружно откланялись и покинули студию <…>».

«<…> Принцип равноправия и состязательности сторон в суде получил самое полное выражение в Чемоданах, как в гражданском, так и в уголовном судопроизводстве. Даже во время обвинительной речи прокурора и оглашения приговора суда как сам обвиняемый, так и его родственники, знакомые и все желающие, не говоря уж о защитнике и членах суда, имеют полное право перебивать выступающего, возражать ему, задавать какие угодно вопросы, в том числе каверзные и не имеющие никакого отношения к делу, рассказывать истории и т. п. Лишены этого права только присяжные заседатели.[185]

Пользуясь указанной особенностью судопроизводства, а также тем, что для большинства правонарушений в чемоданах установлены очень короткие сроки давности, подсудимые нередко ухитряются избегнуть наказания, всемерно затягивая судебное разбирательство. Разумеется, это им удается не всегда. В конечном счете, все зависит от того, какую позицию займет публика. Если подсудимый ей не симпатичен, то, сколь бы занимательные истории ни рассказывали он, его друзья и знакомые либо специально нанятые им лица, их просто освищут и заставят выслушать приговор».

«<…>Cудебные слушания для чемоданных жителей являются одним из любимейших способов времяпрепровождения, а здание суда — самым посещаемым общественным местом <…>

Однако нельзя на основании этого согласиться с распространившимся в последнее время мнением о том, что, дескать, суд в чемоданах занял место театра, «вытеснив его наружу».

Как и во всяком увлечении, в увлечении чемоданами не стоит доходить до крайностей, думая, что все самое интересное в нашей собственной культуре обязательно пришло оттуда, или, как любят теперь выражаться, «вышло изнутри». Тем более, что такой подход плохо согласуется с историческими данными.

В частности, достоверно известно, что театральное искусство в чемоданах, в противоположность суду, никогда и не получало особого развития.