Выход один: как сказал когда-то инок — вступить на путь прозрения. Другого нет пути, и такого случая у меня больше не будет!.. Об этом я должен написать Сопернику Куньлуня, попрошу его позаботиться об Яньфан и о детях — пусть поместит их в подходящий дом. Ну а сам направлюсь в горы Коцанъшань, постараюсь разыскать старца Одинокий Утёс. Я положу пред ним двенадцать земных поклонов, в грехах своих покаюсь и попрошу указать тот брод чрез реку заблуждений, который выведет меня на правильный путь!»

Приняв подобное решенье, Полуночник решил немедля приступить к его осуществлению и потянулся к кисти, но вдруг (о горе!) обнаружил, что писать не может — кисти обеих рук были перебиты. Пройдет не меньше месяца, прежде чем раны заживут…

Но не прошло этого времени, как он получил письмо от друга, в коем тот писал, что Вэйяну надобно немедля возвращаться, его ждет очень важное дело. Какое — Соперник Куньлуня не написал. Вэйяна охватило беспокойство: «Что еще за дело?» Он принялся расспрашивать гонца.

— Наложница ваша, сударь, убежала с мужчиной, — ответил тот.

— Как убежала, с кем?

— Того не знаю я! Служанка, что была при ней, твердит, что тоже ничего не знает. Одно талдычит: несколько ночей кряду из комнаты хозяйки доносились какие-то звуки, но утром служанка никого не замечала. Не то что мужчины — тени его не видела. Так было примерно десять дней. И вот однажды как-то утром поднялась она и видит: ворота нараспашку, хозяйки след простыл. Ее сейчас повсюду ищут, а меня, ничтожного, послали к вам. Наказали передать, чтобы господин сянгун немедля ехал домой!

— Вот еще один пример воздаяния! — тяжело вздохнул Вэйян. — Да, видно, плотские утехи нельзя брать в долг, как простые деньги! Возьмешь ничтожную толику, а возвращать приходится больше во сто крат! О, если бы знал я, что эта женщина и есть тот долг, который мне придется когда-то возвращать, сейчас не было бы так тяжко на душе!

Он решил без промедления дать ответ Сопернику Куньлуня. В послании сообщал: «Не удивляйся тому, что моя распутная наложница сбежала с другим. Есть истина, которую, как видно, не стоит забывать: греховное деяние непременно обернется другим грехом! То, что свершилось на родине, лишь подтверждает правдивость моих слов. Я понял, что за любое преступление, равно как зло, ждет воздаяние. В тот день, когда исчезнут все сатанинские препоны, наступит мой черед прозрения и душа моя постигнет Истину. А потому сейчас я не желаю возвращаться к востоку от реки, но устремляюсь в западные земли.[124] Меня тревожит лишь одно: две жизни, что я зачал в грехе. Они как два ростка, проросшие в недоброй почве. Прошу тебя, постарайся позаботиться о них, пускай продлится дыхание их жизни. Когда же я предстану перед ликом Будды, меч высшей мудрости освободит их от всех грехов».

Отправив с гонцом послание, Полуночник стал собираться в путь. С собой взял слугу Шусы — тот станет вроде послушника при нем. Но, подумав, от этой мысли он все же отказался. Красивый отрок способен породить дурные мысли. Пусть лучше его не будет рядом, тогда душа не будет знать волнений. Приняв такое решение, он отправил Шусы домой, а сам, собрав свои пожитки, один, без провожатых, пошел к горам Коцанъшань.

В замечаниях говорится так:

Глубинный смысл всей книги таится именно в сей главе. Если другие части сочиненья можно проглядеть одним глазком лишь раз-другой, то эту главу необходимо прочитать не раз, не два, а три-четыре. И тот, кто это сделал, несомненно, поймет глубинную суть всего рассказа!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Рассказывают, что инок Одинокий Утёс, отпустив Вэйяна, тут же раскаялся и нередко потом укорял себя:

— Как видно, моя вера не крепка, а милосердие и сострадание к людям не велики, коли я позволил уйти спокойно блуднику, демону сладострастья. Так и не смог я оставить его здесь, дабы он впредь не источал яд среди простолюдинов — «рожденных в травах» — и не творил бы зло в покоях дев. О, горе мне! Это мой огромный промах в жизни! Если я не в силах одолеть сию злую силу, какой прок в моем вретище?

И вот как-то однажды он сорвал кожаную суму и закинул ее на сук сосны, росшей возле двери обители. Потом нашел дощечку, остругал ее со всех концов и мелкой вязью написал несколько иероглифов. Эту доску он прикрепил к стволу Надпись на ней гласила: «Клянусь, что до тех пор, покуда Вэйян не явится обратно, я не притронусь к кожаной суме. Монашеское сердце не замрет, пока она не истлеет до конца. Но я хочу, чтобы мою суму сорвали раньше и чтобы люди как можно реже пользовались подстилкою из плоти!»

Вретище отшельника имело дивную особенность. С тех пор как монах повесил суму на сук, — а случилось это в день, когда ушел Вэйян, — и вплоть до нынешнего времени, в течение трех лет, сума не только не истлела, но, напротив, стала еще новей и крепче, чем раньше.

Полуночник сразу же ее приметил и прочитал таблицу с двумя рядами мелких знаков. Горько зарыдав, он принялся бить поклоны, будто перед ним был сам отшельник. Он клал и клал поклоны (сколько десятков — сказать довольно трудно), а потом полез на дерево и снял суму. Прикрыв ею голову, он вошел в зал Будды. Там сидел отшельник Одинокий Утёс и предавался созерцанию. Вэйян упал перед ним на колени и головой коснулся пола. Он сделал множество поклонов, почитай, сто двадцать, а то и больше, и не вставал с колен, покуда старец не вышел из состояния молитвенного созерцания. Но вот отшельник покинул подстилку-путуань.

— Достопочтенный муж, встань с колен! — промолвил старец, сделав знак рукой, чтобы Вэйян перестал кланяться. — К чему такие церемонии? Ты свою милость проявил уже тем, что вновь пришел сюда ко мне!

— О учитель! Твой темный, непутевый ученик раскаялся, что в свое время не внял твоим советам. Я своевольничал, творил беспутство, сотворил немало поганых дел, ведущих прямо в ад. За мои грехи я уже и в этом мире столкнулся с воздаянием, но оно вновь грядет в том, темном царстве. Умоляю тебя, учитель, позволь теперь мне находиться возле трона Будды, чтоб всей душой прочувствовать, понять ученье о перевоплощениях, о том возмездии, которое ждет каждого человека за его поступки. Согласен ли, учитель, ты принять меня к себе?

— Ты вошел ко мне с сумою, а потому отказывать тебе не смею. Однако есть сомнение у меня: прочна ли твоя вера в Истину? Возможно, снова пробьет час, когда ты опять кинешься в мирскую пыль!

— Твой недостойный ученик, как говорится, повернул главу — раскаялся в грехах. Ко мне прозрение пришло… Нет, учитель, все мои думы лишь о том, как бы мне избавиться от ада! На прежний путь я боле не вернусь! Дороги назад нет, вот почему я прошу тебя взять меня к себе в ученики!

— Коли так, пожалуй, приму тебя, — промолвил Одинокий Утёс.

Вэйян отвесил благодарственный поклон.

В один из дней, когда Вэйян покаялся в своих грехах, старик отшельник обрил его главу и дал святое имя Ваньши, что значит Упрямый Камень. Имя означало, что Вэйян долго пребывал в каменном упрямстве и не повертывал главы. Это прозванье таило в себе и признательность к отшельнику за то, что тот, используя свое уменье, смог заставить Упрямый Камень склонить свою главу. Ведь целых три года «камень» был недвижим. Тогда же Вэйян дал клятву постигать ученье Чань и всей душой стремиться к Истине — Пути.

Но часто так бывает: думаешь одно, а получается совсем другое.

Вэйян был юн годами и, вполне понятно, уйдя из дома, испытывал все неудобства одинокой жизни. К примеру, как ни старался он сдержать греховные позывы, те пламенем горели в груди. Днем, читая сутры, он кое-как боролся с нечистыми желаниями. Однако с наступлением ночи несчастный юноша не в силах был их перебороть. Корень зла доставлял безмерные мученья. Он тыкался, совался всюду, и Вэйян обуздать глумление плоти был не в силах. Проклятая, она требовала своего успокоения. А дать его могло прикосновенье рук или удовлетворение, идущее от ученика-послушника. К этим удобным средствам обычно прибегала монашеская братия, чтобы развеять сумятицу страстей. Но Вэйян сделал по-иному. Он сказал себе: «Дело вовсе не в любодействии, а в том, что человек, «покинувший семью», должен умертвить в себе желанья — это основное! Что до разных утешительных путей, хотя они и не нарушают иноческих правил и вовсе не позорны, однако же нисколько не умаляют желанья человека, а потому равны любодеянию, а также обычному спальному искусству. Они вроде той свахи, что влечет тебя к греху. Все это — иллюзорная утеха, когда мечтают об одном, а делают совсем иное. Нет, надобно это пресечь и вырвать с корнем!»