Пергамент, на которой Агонафер записал место, где спрятаны рубины, не давала покоя Маслоедову. И хотя из трюма было строго-настрого запрещено выходить, он ночью поднялся наверх и подошел к каюте старого монаха. Но ему не повезло. В это время Али позвал меня, Фасилю стало плохо, и Маслоедов слышал, как тот передавал мне бумагу. Но вмешаться он не мог — вбежали Аршинов и другие, начался переполох, Маслоедову пришлось убраться.

Следующая вылазка тоже оказалась безуспешной — Маслоедов обыскал мою каюту, но и там не нашел бумаги. Обезумев, он решился напасть на меня и обыскать, причем сделать это с помощью сестры и жены, которые подчинялись ему беспрекословно. Это удалось ему в Александрии, но опять у него ничего не получилось, так как документ я оставила в саквояже.

Он понял, что судьба пока что против него и затаился. А когда наша небольшая экспедиция собралась к Менелику, то заставил свою сестру напроситься ко мне в горничные. Сам же, оставив жену, пустился за нами, надеясь, что таким образом мы приведем его к рубинам.

В одной из деревень он купил осла, с языком проблем не было, он представлялся православным паломником, отставшим от основной экспедиции, и везде получал приют и пищу — местные жители охотно помогали человеку, говорящему на их языке.

Мой взрезанный саквояж — тоже его рук дело. Дождавшись нашего отъезда он пробрался в пещеру, пригрозил сестре, чтобы она молчала, и опять рылся у меня в вещах. Вохряков его не видел — он спал.

Однажды ночью, когда мы спали в монастыре, он свистом вызвал сестру и принялся уговаривать ее обыскать мои вещи. Сестра не соглашалась, впервые за всю жизнь. Она сильно испугалась, когда ей пришлось врать мне, что она ничего не видела, и поэтому она не хотела повторения. Маслоедов разозлился и стал ее избивать. На шум прибежал проснувшийся Прохор. Увидев, что Маслоедов избивает сестру, он накинулся на него. Но Прохор был безоружным, а у противника был нож, которым он и воспользовался. Увидев, что он убил парня, Маслоедов вытащил свой нож и вложил обсидиановый, купленный в одной из деревень, чтобы перевести подозрение на эфиопов. Потом он сбежал и все равно продолжал следить за нами, пока, наконец, стрела абиссинского воина не пронзила ему грудь.

К концу рассказа речь Савелия стала бессвязной, он закряхтел, силы оставили его и он перестал дышать. Так бесславно закончилась его жизнь.

Тем временем битва продолжалась. Я выглянула из-за валуна, и увидела, что ко мне скачет всадник. Испугавшись, я снова спряталась, но осел, громким ржанием привлек внимание неизвестного.

— Полин, это ты! Какое счастье, что я тебя нашел! — это был Малькамо.

— Как тебе удалось?

Вот что произошло: когда Малькамо с моих глаз увели в палатку раса Деджиака Мангашиа, то там встреча кузенов была не такая жаркая, как в палатке у генерала Баратиери. Перед Мангашиа стоял настоящий наследник престола, и его притязания стать негусом уходили на третий план, после Менелика и Малькамо. Кичливому главнокомандующему было трудно с этим смириться.

С одной стороны, он должен был выказывать приязнь и радость по поводу обретения родственника, но с другой, все его естество восставало против сей досадной помехи на пути к трону. Рас Мангашиа всячески пытался вызнать намерения принца, но тот отмалчивался, так как у него сильно болела грудь, ушибленная мною, и он сильно хотел спать.

Ничего не добившись, Мангашиа оставил Малькамо в покое, решив продолжить утром свои распросы.

Малькамо замолчал и подмигнул мне.

— И что было дальше?

— Я убежал из палатки кузена, схватил первую попавшуюся лошадь и поскакал к палатке итальянца. Тебя там не было. Я принялся тебя искать: мне пришлось врезаться в гущу битвы, кажется, я прикончил нескольких башибузуков, напавших на меня, но и там тебя не было. Я продолжал искать, понимая, что далеко ты сама уйти не могла, а то, что ты убежала, у меня не было никаких сомнений, сейчас не до русской паломницы, решается, кто победит в битве — сторонники или противники Менелика.

— Кто побеждает?

— Пока не знаю, в любом случае нам надо побыстрей добраться до монастыря. Стой, а это кто?

— Брат нашей Агриппины. Он умер, его пронзила стрела. А это его осел.

— Как он тут оказался?

— Это долгая история, не сейчас.

— Хорошо, — согласился Малькамо. — Давай навьючим его на осла, а ты садись ко мне. Это немного задержит наш путь к монастырю, но не оставлять же тело здесь.

Мы поскакали к монастырю, почти невидному из-за клубов пыли, стоящих в воздухе. Тело Маслоедова подпрыгивало на осле, семенившем мелкой рысью за нами.

Какова же была моя радость, когда я увидела своих друзей, целыми и невредимыми.

Головнин с Сапаровым отыскали Аршинова, Нестеров оказал ему помощь, рана оказалась пустяковой, и вскоре мои друзья принялись разрабатывать план спасения меня и Малькамо. Но он не понадобился, так как мы объявились в монастыре сами, к бурному восторгу нашей экспедиции.

Как только Агриппина увидела тело, она зашлась в крике. Я стояла молча и смотрела, жалости у меня не было никакой, я раздумывала, рассказывать или нет, и решила рассказать Аршинову о преступлениях Маслоедова.

Аршинов выслушал, насупив брови, и произнес,

— Ну, что ж, Полина, все хорошо. Что хорошо кончается, а тайное становится явным. Единственная полезная информация, которую можно выудить из этой истории, это та, что рубины следует искать в деревне Танин возле озеро Тана. Вот туда мы и направимся. Сейчас всем на боковую, а завтра с утра тронемся. Идите, ложитесь, мне еще распорядиться насчет тела надо.

Он ушел, а я отправилась в свою келью, которая после всего пережитого показалась мне чуть ли не уютной.

Нас провожали монахи и солдаты. Они целовались с моими товарищами, избегая, правда, прикасаться ко мне. Агриппина отправилась с нами, хотя ей очень хотелось остаться при могиле и справить по брату девять дней, а если удастся, то и сороковины. Аршинов договорился с монахами, что когда она вернется из экспедиции, ей предоставят уединенную келью в удаленном крыле монастыря. Кто знает, как все обернется и что нас ждет впереди?

Во дворе к нам подошел Астер Тункара. Он обнял каждого и произнес:

— Я благодарю вас, мои храбрые друзья, за ту неоценимую помощь, что вы нам оказали. Позволю себе дать вам один совет: чем дальше вы будете продвигаться на север, тем меньше у вас будет возможности достать еды. Вот вам три мешка с припасами, надеюсь, их хватит надолго. В северных провинциях голод, не задерживайтесь там.

Мы поблагодарили фитаурари, а Автоном прогудел:

— И изъядоша седмь кравы злыя и худыя седмь крав первых добрых и избранных…[53]

— Что он говорит? — поинтересовался Тункара.

— О семи годах голода, приснившихся фараону, — перевел ему Аршинов.

— Верно, — кивнул офицер, — правду говорит святой человек. Ждут нас семь лет голода, но, к сожалению, мы не подготовились к нему так, как фараон, наученный премудрым Иосифом.

Лошади посвежели, отдохнули, и мы галопом скакали по равнине — вперед, к озеру Тана. Еще сутки, и мы будем у цели. Настроение было самое приподнятое, страхи развеялись, на горизонте ни одного вражеского отряда, они остались на юге. А нас ждали рубины царицы Савской и цветущая колония на берегу залива.

Озеро Тана открылось перед нами внезапно во всей своей красе. После изнуряющей пустыни, где преобладали серо-желтые оттенки песка и скал, глаз радовали многочисленные оттенки голубого и зеленого. Деревья клонили тяжелые ветви, по водной глади скользили тростниковые челноки, на маленьких островках кричали пеликаны, а в полверсте справа в воде у берега с громким шумом появлялись и исчезали какие-то черные пятна.