Любое описание, что я могу предложить тому, кто увидит эти строки, не способно передать малую часть пережитого мной шока: я был ввергнут в мальстрем омерзительной галлюцинации, увлекающий душу в инфернальные бездны вечного проклятия; мой разум потерял способность отличать явь от безумного наваждения и оказался во власти безымянного ужаса, грозящего безжалостно сокрушить моё естество; я силился прервать мучение, но, казалось, попытки освободиться лишь усугубляли страдания. Ни на мгновение образ Города не покидал моего взора, и… в этом заключался источник высочайшего наслаждения! Невообразимый восторг наполнял меня по мере того, как я вглядывался в очертания собственного творения, я был готов поклясться, что в жизни не видел ничего более прекрасного. Город был совершенен, и даже если это совершенство происходило из самогo ледяного Коцита, оно без труда возносилось до необозримых высот, где даже ангелам недозволенно воспевать своего создателя.

Несмотря на нежелание отдавать картину Лефевру, я не видел оснований для нарушения условий договора и отказа от взятых на себя обязательств; соображения, связанные с финансовой стороной вопроса, были далеко не единственным доводом в пользу скорейшего отправления полотна к законному владельцу: при том, что любование видами Города составляло для меня немалое удовольствие, я не мог не чувствовать пагубность воздействия данного зрелища на моё душевное здоровье (я вновь начал видеть дурные сны и испытывать неясную тревогу, видимых поводов для коей не находилось). Кроме того, было очевидно, что задача верным образом распорядиться бесценным творением не могла оказаться мне по силам. Поэтому, искренне надеясь на то, что Гастон найдёт для Города лучшее применение, чем написавший его художник, я известил заказчика об окончании работы над картиной. Лефевр не замедлил явиться в мастерскую и после обмена приветствиями, изъявил желание посмотреть на результаты моих трудов. Этот человек не имел обыкновения каким-либо образом проявлять свои эмоции в присутствии посторонних, это был чрезвычайно хладнокровный субъект, должно быть, способный выдержать самые тяжёлые испытания, уготованные ему судьбой. Поэтому, когда он, увидев панораму Города, побледнел (учитывая его природный необычный цвет кожи, невозможно было поверить, что таковая перемена могла иметь место), и, на мгновение потеряв самообладание, отступил на шаг, инстинктивно схватившись за спинку стула, я испытал некоторое удовлетворение, ибо для того, чтобы вызвать подобное душевное волнение в столь стойком человеке, было явно недостаточно продемонстрировать обыкновенный балаганный трюк. Лефевр издал невнятный возглас и затем обратил свой взор ко мне:

– Мсье Тиссон, вы превзошли себя! – проговорил он и, не произнеся более ни слова, вернулся к изучению полотна. Я предпочёл тактично оставить Гастона наедине с принадлежавшим ему произведением и отправился на лестничную площадку; прошло не менее четверти часа, прежде чем он присоединился ко мне и, закурив трубку, предложил выйти на свежий воздух. Там он позволил себе сделать несколько лестных замечаний в мой адрес, и заверил, что его люди уже сегодня произведут необходимые работы для переправления холста в загородный дом, где ей предстояло храниться в специально подготовленном помещении. Лефевр обещал незамедлительно позаботиться о причитающемся мне вознаграждении, пообещав, что сумму, которую он намерен выплатить выше означенной договорённости, он установит после более детального ознакомления с картиной. Несколько раз я ловил на себе пристальный взгляд Лефевра, в результате у меня возникло впечатление, что на уме у этого господина было нечто, что он по каким-то соображениям не решается высказать. После недолгой паузы, он заговорил вновь:

– Я думаю, что судьба картины должна быть вам небезразлична. Мсье Тиссон, я обладаю одной из богатейших частных коллекций произведений искусства в мире. Конечно, это экспонаты, подобранные в соответствии с моими эстетическими пристрастиями; также они представляют интерес сообразно тем убеждениям и интересам, что сложились под воздействием не вполне обыкновенных обстоятельств, имевших место в моей жизни. Вероятно, далеко не всё из того, что я посчитал необходимым приобрести, покажется кому-либо любопытным: некоторую часть я за бесценок покупал у эксцентричных визионеров, обладавших достаточным талантом для воплощения в той или иной форме своих фантазий или у выживших из ума антикваров, представления не имеющих, для какой цели может кому-то понадобиться годами пылящаяся на полке безделушка. Но у меня есть немало экземпляров, стоивших не один миллион франков. С великим трудом добывал я работы знаменитых живописцев и скульпторов, в моей библиотеке хранятся авторские списки бессмертных творений прошлого, несколько залов отведены для созданных умелыми руками гениальных мастеров приспособлений. Благодаря стараниям хитроумных мошенников, теперь в музеях едва ли можно найти оригинал, представляющий для коллекционера какую-либо ценность – в свою очередь, я имею основания считать, что вам у меня не удастся отыскать ни единого pastiche.

К счастью, я уже в течение долгого времени нахожу возможность сохранять существование коллекции в тайне, и поэтому избавлен от притязаний назойливых музейных служащих, искусствоведов, а возможно и людей, имеющих довольно вольные взгляды на способы достижения поставленной цели. Как вы понимаете, я очень дорожу этим сокровищем и надеюсь, что вы с подобающим вниманием и уважением отнесётесь к пожеланию не предавать огласке сегодняшний разговор. Разумно допустить, Шарль, что вы не подозреваете о важности Города для меня, равно не имеете вы возможности осознать в полной мере значение написанной вами картины. Предполагая, что ваша работа будет творением незаурядным (в самом деле, она намного превзошла мои ожидания), я задолго до этого дня приступил к созданию зала, достойного вместить полотно, венчающее данную коллекцию. К сожалению, обустройство помещения заняло намного больше времени, чем я мог помыслить, однако всё сложилось как нельзя удачно: сегодня мне сообщили о том, что задача, поставленная перед строителями, выполнена. Потребуется не более недели, чтобы самостоятельно довершить некоторые замыслы, не требующие привлечения профессиональных мастеров, кроме того, необходимо должным образом подготовить картину. Надеюсь, когда я закончу, вы не откажетесь от приглашения и почтите меня своим визитом: я бы хотел услышать оценку дерзновенным попыткам дополнить ваш труд должным интерьером. Если в ближайшие дни вы не планируете покинуть город, я пришлю доверенного человека и он доставит вас в мой загородный дом. Ещё раз напомню, что вы очень обяжете меня, если, проявив благоразумие, не станете оповещать знакомых о предстоящей поездке.

Право, было невозможно отказаться от такого предложения! Начиная с момента, когда картина покинула моё жилище, я с нетерпением ожидал назначенной даты. Попытки разузнать о том, где находится таинственный maison Лефевра, ни к чему не привели – по-видимому, последний в самом деле хорошо позаботился о сохранности своей коллекции. Через неделю после нашего разговора в студию явился человек и без слов передал следующую записку:

"Если Вы не изменили намерения посетить моё тайное пристанище, я буду счастлив приветствовать Вас у себя. Рауль – слуга, что передал это послание – отвезёт Вас куда следует. Он нем, однако слухом обладает отменным, так что если в пути Вам что-нибудь понадобится, смело обращайтесь к нему по любому поводу. С нетерпением ожидаю Вашего визита.

Гастон Лефевр.

P.S. Вам придётся смириться с некоторым неудобством: во избежание обнаружения местоположения моего имения, гости вынуждены путешествовать в экипаже с закрытыми ставнями на окнах. Приношу извинения за эту меру предосторожности, думаю, Вы с пониманием отнесётесь к ней."