— Я понимаю, — забормотал Прохазка, — но тут особый случай… расстрел без суда и следствия…

Прапорщик развел руками и, обращаясь за сочувствием к Кону, проговорил:

— Вот полюбуйтесь, господин агитатор… Командир легиона у нас идейный, разбаловал солдат, а офицеры теперь извольте наводить порядок. — Не дождавшись сочувствия от агитатора, прапорщик снова обратился к унтер-офицеру: — И никакой это не особый случай, Прохазка. Всех большевистских агитаторов мы расстреливаем на месте без суда я следствия…

— Я польский социалист, — сказал Феликс Яковлевич, раздосадованный тем, что ситуация так глупо осложнилась. — Вот мой мандат, выданный Петроградской секцией партии ППС-левицы…

Рыжебородый Прохазка укоризненно покачал головой:

— Вот видите, господин прапорщик… Арестованный, оказывается, самый обыкновенный поляк, а вы его чуть ое расстреляли как большевика.

Прапорщик усмехнулся, опять же обращаясь за сочувствием к Кону:

— Ну до чего же темный народ эти наши славные поляки! Не понимают, как им не втолковывай…

— Хватит! — гневно оборвал прапорщика Кон. — Хватит! Ведите меня в солдатский комитет, у меня нет времени на пустопорожние разговоры.

— Ну что ж, — как-то злорадно усмехнулся прапорщик, — если вы не желаете быть расстрелянным по моему приказу, то я не возражаю, чтобы вас расстрелял поручик Львовский.

Поручик Львовский, упомянутый начальником патруля, оказался председателем солдатского комитета, на содействие которого надеялся Феликс Яковлевич, направляясь в польский легион. Был поручик молод, необыкновенно высок, остролиц и русоволос. Узнав, что к нему привели агитатора из Петрограда, разразился самой отборной бранью. Чувствовалось, что он человек невоенный, попал в легион случайно из каких-то провинциальных чиновников. Он безмерно гордился своим офицерством и особенно тем, что оказался во главе солдатского комитета полка. И при всем том совершенно не знал, как вести себя сообразно высокому положению.

Феликс Яковлевич спокойно переждал крики поручика. Видно было, что поручик начитался буржуазных газет и теперь во всех неудачах июльского наступления и в сдаче немецким войскам Риги винил «безответственных» политиков из Петроградского Совета.

— У правительства нет выбора, — наконец выкричавшись, проговорил Львовский. — Оно либо должно согласиться на покровительство генерала Корнилова, либо будет сметено волной всенародного возмущения. Падение Риги переполнило чашу нашего терпения. Большевистский Совет своей разлагающей бездеятельностью ведет страну на край государственной катастрофы. Немцы не только навсегда оккупируют Польшу, но и не сегодня завтра захватят Петроград и Украину. Вы почему мне не возражаете?

Феликс Яковлевич усмехнулся:

— Ваши представления о текущем моменте столь наивны, что их совершенно невозможно воспринимать всерьез. Между прочим, на таких простачков и рассчитывает Корнилов. И если мы намерены предотвратить столкновение, то не потому, что боимся потерпеть поражение, а потому, что не хотим гибели обманутых вами солдатских масс. Железнодорожные пути за Лугой взорваны. Корнилову понадобятся месяцы, чтобы хотя несколько дивизии походным порядком добрались до Петрограда. Тем временем против мятежного генерала поднимется вся страна, и он будет раздавлен без промедления.

От Кона не укрылось, что слова его подействовали на Львовского угнетающе, хотя поручик и продолжал взбадривать себя доводами, в которых и сам уже начинал сомневаться.

В это время двери штабного вагона, в котором располагался солдатский комитет, гулко распахнулись, и поручик Львовский вскочил. Кон обернулся, и тут же его глаза встретились с прямым суровым взглядом полковника Пшебышевского. С минуту Мариан молчал, не находя слов, чтобы выразить свое отношение к столь неожиданной встрече. Наконец сделал еще шаг вперед и, окруженный группой молодых офицеров-поляков, одетых в новенькую форму российской армии, проговорил медленно:

— Господин Кон… Чем обязан вашему появлению в расположении моих войск?

Феликс Яковлевич медленно поднялся, снял очкии, протирая их носовым платком, спросил:

— Ваш вопрос, господин Пшебышевский, следует воспринимать как проявление обычной польской вежливости? — Полковник промолчал, но не было времени на молчание у Кона. — Вы же прекрасно понимаете, что я один из тех агитаторов, которых вы расстреливаете без суда и следствия…

— У нас нет необходимости прибегать к крайний мерам, — сказал полковник. — Я уверен в своих солдатах и не боюсь никакой агитации.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— В таком случае вы не должны помешать мае разъяснить вашим солдатам, что ожидает их на подступах к Петрограду, — быстро проговорил Кон.

— Вам никто не мешает.

— Тогда прикажите освободить меня из-под ареста.

— Вы свободны.

Кон окинул напряженным взглядом настороженно-внимательные лица легионеров, расположившихся вдоль насыпи, выглядывавших из полутемных проемов теплушек.

— Товарищи солдаты! Для разговора с вами, солдатами-поляками, мне, польскому социалисту, дали всего несколько минут. Но и за это я благодарен командованию легиона, потому что я их получил вместо того, чтобы быть расстрелянным. А знаете, почему генерал Корнилов так жесток с нами, социалистами? Потому что он знает: самое непобедимое оружие — это слово правды, которое несут вам агитаторы. А правда заключается в том, что вас ведут не для борьбы с буржуазным Временным правительством, а ведут вас на революционный Петроград. Нынешний конфликт между коалиционным правительством Керенского и мятежным генералом Корниловым — это не конфликт между революцией и контрреволюцией… Это просто два различных метода контрреволюционной политики, направленной на удушение революционных завоеваний. Но партия Корнилова — это наиболее злейший враг революции. Авантюрное наступление на фронте, вызванное контрреволюционными соображениями, облегчило работу германскому оружию. Корнилов, сдавший Ригу, не остановился перед тем, чтобы открыть поход против Петрограда. Но напрасно он рассчитывает на легкую победу. Вооруженный пролетариат Петрограда, революционные войска его гарнизона поклялись защищать колыбель революции до последней капли крови. Солдаты-поляки! Вам обещали свободную и независимую Польшу, если вы ляжете костьми у стен Петрограда. Не обольщайтесь! Своей смертью вы не купите свободу Польши. Подняв оружие против революции, вы обретете только вечное проклятие потомков…

Переизбранный солдатский комитет полка постановил: движение на Петроград приостановить, о данном постановлении поставить в известность командование легиона.

Вскоре стало известно: генерал Корнилов от должности верховного главнокомандующего отстранен и арестован.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Революция, которой предрекали всего несколько недель или месяцев жизни, жила уже второй год и не собиралась сдаваться. И чем упорнее она проявляла волю к жизни, тем яростнее копила злобу контрреволюция. Мятежи и заговоры сменяли друг друга, почти не прекращаясь.

Заговорщики действовали с отчаянием обреченных. Восточный фронт, переломивший страну пополам — вдоль Урала и Волги, — поглощал дивизию за дивизией — с обеих сторон — и, судорожно извиваясь, цеплялся за каждый буерак и косогор, пытаясь устоять против таранных ударов многотысячными человеческими массами…

Революционная Россия готовилась к отпору буржуазной Польше, нацелившейся на Украину.

После победы Октябрьской революции Польше была предоставлена самостоятельность. Но во главе государства оказался Юзеф Пилсудский, который главной своей задачей считал войну с Советским правительством. На Украину направлялись лучшие агитационно-пропагандистские и военно-политические кадры Советской России. Отбыл туда и Феликс Кон. Он давно и хорошо знал и любил Украину. Он вез с собой на юг большие надежды, которые возлагал и на польских коммунистов, представлявших тогда в Киеве и Харькове значительную политическую силу. Поляки в Киеве издавали газету «Голос коммуниста» — Феликс стал ее редактором.