Это письмо, аккуратно свернутое, запечатанное и вложенное в тростниковую трубочку, Калисто передал Палланту, который в ту же ночь отправился в Рим. А на следующее утро Калигула покинул замок Уби и во главе трех легионов выступил в сторону Лугдуна. Германцев и британцев, плененных столь странным образом, он взял с собой. Через восемь дней войско, продвигавшееся ускоренным маршем, достигло цели своего похода. Там его уже ждали магистраты и жители города, размахивавшие ветвями оливы, лавровыми венками и букетами цветов. Они восторженно приветствовали покорителя Германии и Британии. Довольный этим торжественным приемом, император со своей армией на несколько дней остановился в Лионе. В честь гостя в городе были устроены иллюминации, битвы гладиаторов, охоты на зверей и другие пышные зрелища.

Множество знатных галлов из окрестных городов съехались в Лион, чтобы принять участие в празднествах, посвященных Цезарю, присутствие которого, несмотря на его необузданный нрав, льстило самолюбию людей, желавших, чтобы их небогатая провинция хотя бы на несколько месяцев превратилась в столицу империи, с ее роскошным дворцом и великолепным нарядами придворных Калигулы. Он же вел себя так, словно хотел превзойти собственные прежние безумства и жестокости, раз от разу становившиеся все более изощренными. Казалось, он страдал от того, что не мог одним махом покончить со всем римским народом. Так, он однажды пожаловался, что его дни не отмечены ничем необычным и запоминающимся, как например, истребление легионов Вара, которым прославились времена его предка Августа, или крушение Фиренского амфитеатра, в руинах которого погибли двадцать тысяч и были покалечены тридцать тысяч человек. Вспоминая об этом печально знаменитом событии, случившемся при Тиберии, он искренне сожалел, что в его правление ничего подобного не происходит [VI]. А вскоре ему почудилось, что он должен неминуемо впасть в нищету, еще бы - ведь из-за его безудержного расточительства казна таяла прямо на глазах, о чем ему кто-то ненароком заметил. Перепуганный, как ребенок, он тотчас предпринял самые жесткие меры для защиты своего благосостояния. Начал он с того, что спустя два дня после прибытия в Лион написал в Рим и попросил прислать ему большую часть его дворцовой обстановки. Никто не мог понять, зачем ему это понадобилось, - если вообще кто-то еще старался искать смысл в высказываниях, указах и поступках этого человека - однако распоряжение было выполнено. И вот, через несколько дней к дому Гая Цезаря подъехали шестьдесят громоздких повозок, груженных ложами, креслами, скамейками, полками, шкафами, светильниками, канделябрами, этрусскими вазами, статуэтками, гобеленами, доспехами, мечами, кинжалами, шляпами, пурпурными нарядами, книгами и прочими предметами, которые невозможно даже перечислить. Увидев весь этот багаж, Калигула радостно хлопнул в ладоши и со свирепой улыбкой произнес:

- Слава богам! Наконец-то мы сможем пополнить нашу оскудевшую казну! Наконец-то!

И, помолчав, добавил:

- Кто бы мог подумать! Бедного Цезаря совсем разорила его любовь к подданным, и никто не хочет помогать ему. Ну ничего, теперь он сам о себе позаботится!

Затем он повернулся к супруге, сестре и придворным, сгрудившимся вокруг императорского казначея Протогена, и воскликнул:

- Завтра вы увидите, что я умею не только тратить, но и наживать богатство! Подождите до завтра, и вы убедитесь в этом!

Он еще раз хлопнул в ладоши и приказал Геликону разгрузить все привезенные вещи у алтаря в величественном портике Августа, который в честь первого императора возвели шестьдесят городов Галлии, поставивших в нем также шестьдесят мраморных статуй, по одной от каждого муниципия.

Наутро этот огромный монумент и прилегающая площадь были уже заполнены народом, радостно приветствовавшим Цезаря и сопровождавших его легионеров. Когда воины, потеснив толпу рукоплещущих людей, освободили дорогу императору, он прошел к алтарю и показал жестом, что хочет говорить. Собравшиеся сразу умолкли, и Калигула произнес своим хриплым, но звучным голосом:

- Почтенные граждане! Ваши аплодисменты еще раз доказывают, что в ваших великодушных сердцах живет чувство благодарности. Вот почему вы так счастливы видеть императора, жертвующего собой ради процветания своих подданных и ведущего кровопролитную борьбу за спасение империи от многочисленных врагов. Однако вы, добродетельные граждане Лионской Галлии сегодня не можете не замечать того, что ваш правитель, несущий на себе непомерные расходы, связанные с ведением войн и строительством грандиозных памятников, доведен до нищеты.

Тут он услышал недоверчивый ропот и удивленное перешептывание собравшихся людей. На мгновение он замер, а затем неожиданно громко прокричал:

- Доведен до нищеты! Во имя моей божественной Друзиллы, я знаю, что говорю!

Сорок или пятьдесят тысяч перепуганных людей затаили дыхание, и тогда он продолжил:

- И вот этот император, настолько любимый своим народом, спрашивает у вас: готовы ли вы поддержать его в трудное время? Откажетесь ли вы от того, чтобы помочь ему?

- Нет! Нет! Нет! - дружно прокричали тысячи голосов.

- Хорошо! Я знал, как добры и благородны жители моей прекрасной Галлии! Итак, за вашу преданность вам будет оказана великая честь и вместе с тем вы получите право прийти на выручку Цезарю. Я предлагаю вам приобрести эти предметы, ценность которых состоит не только в их собственной стоимости, но и в драгоценной памяти, связанной с ними. Все эти вещи являются истинными сокровищами императора Гая Цезаря Августа Германика Британика. Все они представляют собой достояние дома Юлиев; среди них есть те, которыми пользовались божественный Юлий Цезарь, Август, Ливия, Марк Антоний, Агриппа, Германик и Тиберий. Теперь вы понимаете, насколько бесценно все то, что вы видите перед алтарем? Так приступим же к делу: музыканты, трубите в горны! Цезарь выставляет на продажу все свое богатство, чтобы восполнить убытки императорской казны!

И действительно, не успел он договорить, как протрубили горны, объявившие начало торгов. А вслед за тем, выполняя негласный приказ Цезаря, в толпе стали рыскать его придворные и магистраты Лиона, просьбами и угрозами заставлявшие наиболее знатных граждан покупать предлагаемые им вещи.

Сам же он, назначая цену за одну статуэтку, говорил, что она принадлежала Ливии, а поэтому стоит не меньше двух миллионов сестерциев, но из-за своей крайней нужды он может уступить ее всего за один миллион. В другом случае у него спросили, сколько денег нужно отдать за один изящный канделябр, и он ответил, что этот канделябр стоял в комнате божественного Августа, который по вечерам любил читать книги, и предложил покупателю заплатить восемьсот тысяч сестерциев. Такого рода торговля продолжалась в течение трех дней и ночей, пока все наиболее состоятельные горожане, занесенные в специальный список и принуждаемые грозными окриками трибунов, не купили тот или иной предмет. Собрав таким образом двести миллионов сестерциев, император полностью разорил множество галлов, которые имели несчастье быть до сих пор богатыми и многие из которых, приобретая какое-нибудь курульное кресло стоимостью не больше нескольких тысяч сестерциев, вынуждены были продать все свое имущество, оценивавшееся в миллионы. Однако и эту наживу, доставшуюся ему в результате такого циничного, наглого и беззаконного грабежа, он принялся тратить на новые роскошные ужины, чудовищные оргии и дорогостоящие зрелища. Вот почему, проклинаемый всеми преуспевающими людьми, он был весьма угоден сброду плебеев, благодаривших его за многочисленные увеселения, устраиваемые в городе. Так он провел почти весь декабрь, чуть ли не ежедневно отдавая приказ легионам быть готовыми к замышляемой им - во всяком случае, так он говорил - экспедиции в Британию.

И днем и ночью он был занят игрой в кости, во время которой мошенничал, как мелкий жулик в субуррской таверне. Впрочем, ему это мало помогало, и вот однажды, расстроившись от своего невезения и пожаловавшись Протогену, что ему не по душе проигрывать такие крупные суммы, он неожиданно закричал во все горло: