Изменить стиль страницы

На хворост идет всякий наземный молодняк, боковые побеги, отрезанные концы веток. Туда же идет и все, что вырубается во рву, вокруг сада, ветки вербы, чересчур длинные плети шиповника, или ежевики. Приходится подрезать, а где — так и вырубать лишние стволы. Верба растет быстро, и за лето такие ветки вытягивает, что обязательно надо подрезать.

Один день отец ходил вдоль забора, выходившего на улицу и что-то объяснял Корнеичу. Тот все понятливо кивал головой, потом вывел вечером коня, и на нем уехал. На другое утро, было уже туманно, как обычно, в конце сентября, мы проснулись от какого-то необычного шума. Разобрали мы с Прабой только позже, что у нас весь наружный забор подпилен, повален и оттянут в сторону, а во двор едет огромная деревянная постройка, вроде длинной пивной, или сарая, с окнами, дверями, как есть. Тянет ее штук сорок лошадей, которых ведут, покрикивая — “Но! Но!..” мужики, их хозяева. Домина въехал и покатил прямо в сад, за службы, где было для него приготовлено место. Эффект был потрясающий! Сразу двор наполнился людьми. Сбежалась вся деревня. — “Что ж оно будет?.. Да они же за пятнадцать верстов пивную купили, да всю ее и перевезли!” А там — распоряжались Корнеич с отцом, и уже через час домина был аккуратно поднят и поставлен на “быки”, большие пни, а с улицы уже закрывали столбы и строили заново.

Я был в диком восторге, Праба басовито хохотала, а мама плакала: “И всегда вот так! И ничего же не сказал! Хоть бы посоветовался…” — “А зачем же советоваться?” — удивилась Праба. — “Ты его вовсе не понимаешь! Петя правильно сделал. Всё сам обдумал и сделал, а тебе — никаких хлопот. А то бы охала да ахала, да перечила бы!” Мать не сдавалась: “Никогда я ничего не знаю. Вот, так с этим доминой…” — “Да перестань ты, а то от слез раскиснешь!” — уговаривала Праба: “Делает, так и надо. Хозяин ведь!”

За завтраком родители об этом говорили, и отец тоже сказал: “А зачем тебе знать нужно было? И без тебя все как по линеечке вышло! Потом и не привык я. Ведь всегда, если что-либо хорошее придумаю, ты возражаешь!.. Перестань шуметь!.. Ведь это же для дела нужно. Теперь будет, где яблоки зимой держать. Раньше было всегда трудно с ними”.

— Тебе все равно! Ведь теперь вся округа, Николаевка, Раково, Змиево, Самарское, Донские Хутора, Шамшино — будут про тебя знать!

— Ну и что же? Будут знать, а мне того и надо, наниматься придут.

— Да ведь люди неведомо чего наплетут…

— А я так и испугался! Что я, девушка, что ли?

— Наверх, до начальства дойдет.

— Ну и пусть доходит. Мы никого не били, не грабили, только дом перевезли, да мужики, каждый по трешке заработал. В Америке и не то еще возят.

— Что мне Америка! То Америка, а то наша деревня, да и ты… Ты ведь поп все же? Неприлично духовному лицу такие “козлики” выкидывать.

Отец наконец рассердился:

— Ты что же? Ссоры ищешь? Дело сделано, ну и помолчи.

Тут Праба взяла маму под защиту: “Ну, ты, Петя, не того… как его… не кричи! Она, бедная, испугалась утром… Перестаньте!” — и увела маму в спальную.

Отец еще с месяц возился со своим приобретением, пока не устроил там полную чистоту, все перемыл, перекрасил, а что осталось без покраски, так песком и дресвой[71] натерли, что побелело. Зажгли особую печку, привезенную из города, поставили для влажности ведра воды. После этого домину наполнили яблоками. Некоторые из них выдержали даже до конца мая. Теперь и мать не возражала, и говорила: “Как увидела, сколько коней да мужиков, да еще домина во двор лезет!.. За сердце хватило! Думала, с ума отец сошел…”

Теперь работа пошла легче, потому что все яблоки можно было легко сортировать, и уже прямо на месте готовить ящики, а не таскать их то взад, то вперед.

Вспоминается мне, как привезли к нам доломитный камень для пяти-шести молодых яблонь. Народу было тоже, в этот день! Камень — целая гора! Перестарались итальяшки, как-то его и на русскую железную дорогу перегружали? И вот, долбят его мужики, бьют в щебень, целый день помахивают молотами. Потеха! Мать опять вздыхала про себя: “И нет у него, чтоб по-человечески! Все наровит, чтоб "с треском" шло!..”

Как раз приехала тетя Анна. Мать ей — не знаю чего наговорила, а Анна кинулась к Прабе:

— Ничего не понимаю! Давно это с ним?

— А что давно-то?

— Да вот, что дом чуть ли не с Кубани волоком припер… Теперь вот, камней, и эти дармоеды, по трешке в день, до конца света будут работать — “«тюк!» да "тюк!"” — Что же с ним такое?

— А!.. наконец-то поняла! Да ты сестры не слушай! Петя такой же как всегда, а мамаша наша всего боится — да “что люди скажут”, да “что начальство подумает?” — А мы же, слава Богу, у себя, на своей земле! Петя что хочет, то и делает, лишь бы людям зла не было!.. Да ты сходи в домину-то, и сама увидишь, нужное это было дело, или нет? Ведь плодовый сад у нас, а яблок хранить негде.

Тетя подцепила меня, и мы почти побежали к складу. Там царила чистота и был образцовый порядок. За столами сидели женщины и заворачивали яблоки в шелковую бумагу, другие в серебряную и укладывали в коробочки, на чистой вате.

Тетя поздоровалась, и мы прошли по всему зданию, видели термометры, гигрометры, весы, часы…

— И это все? — спросила тетя.

— Да, это все, — ответил я.

— Тогда не понимаю… Не понимаю, с чего волноваться сестре? Он просто улучшил свое дело!

И сейчас же вернулась к маме, и они обе запальчиво заговорили в полголоса: “Плодовый сад!” повторяла тетя. — “Ты, деревня этакая! Не понимаешь, что это плодовый сад…”

Я сам не понимал, в чем дело, и почему мать наша не признает разных новшеств, которые вводит отец.

Действительно, вскоре заявился к нам и благочинный, поповская гроза, отец Игнатий, и ходил с отцом по саду, потом смотрел перевезенный дом, удивлялся, а отец приказал Михайлу положить две дюжины сидра батюшке в его тарантас.

“Ничего такого не вижу… Бог весть, чего наплели про тебя, — а получив еще несколько ящиков шафранных яблок, совсем размяк. — Боится у нас священство всего нового!.. Это тоже не так хорошо, чтоб…” — и с этими словами исчез в облаке пыли.

— Он было завел речь, что мне, как духовному лицу не надлежит "торговать яблоками", на что я сказал: “Иереи наши урожай благословляют? Пшеницу собирают? Потом что они с ней делают? А продают! Так почему же мне нельзя "яблоками торговать"?” — Развел руками и ответил: “А вот, отец Петр, не знаю…” Но главное-то — я ведь от них больше не завишу, веду собственное дело, а если служу, или приобщаю больных, так это всякий раз разрешает сам благочинный”[, как потом рассказывал отец.]

Я в те годы мало чего понимал, но уже знал, что мужики папу любят, но что начальство его не особенно ценит.

Позже мама говорила: “Его вообще мало кто понимал”.

Вероятно, это и было причиной разных его невзгод.

ЯБЛОКИ, ЯБЛОКИ…

Что произошло в мире за полвека? Где то, что нас радовало? И что за мир был полвека тому назад! Нет больше той прелести жизни, что ласкала сердце. Нет больше той милой радости, что напояла все. Нет нежности. Всюду видишь одну грубость. Взять хотя бы нашу жизнь, дом, яблоневый сад. Ведь теперь нигде такой благодати нет и не будет! Помню ясно, как сейчас, конец июля. Помню ветки, тяжело свисающие до земли, кудрявую листву, синее небо над ними, беловатые, розовые, румяные, желтоватые яблоки, так и стиснувшие друг друга, крепкие, полные сока, неистово, остро пахнущие, и желтую падалицу в траве, запах сена, гвоздики, петунии, мяты, канупера, дягиля… голова кружится! Птичий свист, гомон людей, воробьиный щебет, крик петухов, ржание коней и воркованье голубей, мычание телят, писк подросших цыплят, ленивый лай собаки… а в комнатах тихо, прохладно. Туда, в раскрытые окна, врывается волнами жара, вздымает занавески, гонит по полу цветные лоскутки, нитки. Утром мама шила мне новую рубашку к Спасу. Яблочный Спас уже завтра. И все во дворе и в доме пронизано яблочным духом. Куда ни пойди, всюду они, яблоки! В саду уже три дня как кипит работа: ставят и переставляют козла, кладут на них доски, укрепляют, а там уже бегут по ним девчата с корзинами, стремятся к медленно идущим среди деревьев возам, подают корзины. Ни одно яблоко не упало на землю, каждое бережно снято с ветки, положено в корзину. Потому-то наши яблоки сохраняются, не портятся раньше времени. То же, что упало на землю, или само оборвалось с дерева, пойдет в точило, на сидр. Их тоже, румяных и пахучих, немало.

вернуться

71

Дресва ж. крупный песок, гравий, хрящ. (В.Р.Я.)