Продолжая одной рукой удерживать его руку, я другой хлопнул его по плечу. Бэрб еще раз улыбнулся (на этот раз помягче) и молча кивнул в сторону цибеля.

V

— Жарковато у вас, — сказал я своему спутнику, когда наш цибель погрузился в золотистую пучину и мы понеслись, рассекая солнечные недра, в огненные глубины.

Бэрб пожал плечами, скосив взгляд на закрепленный у меня на груди биодетектор.

— Это синдром солнечного пекла, — буркнул он, — всем, прибывающим сюда, кажется, что здесь жарко.

Я рассмеялся. Да, это действительно так. Я не первый раз на Солнце, и этот синдром мне хорошо знаком.

Я оглянулся по сторонам. За прозрачными стенками цибеля проносились солнечные недра. Хорошо было видно, как неоднородна внутренность Солнца…

Нам, привыкшим считать Солнце сплошной огненной массой, это трудно себе представить. Там, действительно, невозможно существование не только каких-либо молекул, но и даже атомов. Плазма разбивает и рассеивает любые атомы. Но, тем не менее, специфические неоднородности есть даже в раскаленном газе. Оглянитесь на нашу земную атмосферу. Казалось бы, это почти невесомый прозрачный воздух. Однако в нем есть потоки, утолщения, пласты, завихрения. Если бы можно было взглянуть на них через какие-нибудь специальные очки, которые выделяли бы и окрашивали эти неоднородности, то нам бы открылись невообразимо красивые фантастические зрелища. То же самое на Солнце. И потому, двигаясь по солнечным недрам, мы наблюдали, как наш цибель пересекал пласты, пустоты, утолщения и другие совершенно необычные и трудноописуемые плазменные образования. Иногда он проваливался в «адские домены» — области с ослепительно мощнейшим грависветовым излучением. В эти секунды ощущалось, как напрягался гравициловый генератор. У меня невольно захватывало дыхание. «Адские домены» очень опасны для грависила. Находиться внутри них можно лишь очень недолго. И хотя нашей скорости было достаточно, чтобы пересекать «домены» за секунды, этих мгновений хватало, чтобы пощекотать нам нервы…

…Дар рассказывал, совершенно не глядя мне в глаза. Его взор был устремлен выше моей головы и терялся в ночном звездном небе. Я же пребывал в шоковом состоянии. Время от времени я поднимался с места, чтобы дотянуться до какой-нибудь ветки и подбросить ее в костер. Я боялся, что огонь погаснет и темнота схлопнется над нами.

— Грависил — это что? — сам не понимая зачем, перебил я Дара.

Дар резко замолк, словно наткнувшись на какое-то препятствие, и посмотрел на меня таким взглядом, будто только что меня заметил.

— Грависил? — переспросил он. — Ах, да! Грависил! Это источник искусственного защитного поля. Ну, того самого…

— Ох! О чем это я? — спросил он себя тут же, и через секунду, посмотрев в мою сторону уже совершенно нормальным взглядом, сказал: — Извините, я совсем забылся, сыплю терминами, которые вам не знакомы… Я прекрасно понимаю всю нелепость своего рассказа, но я буду вам рассказывать все так, как воспринимал тогда. Все было реально, натурально, живо. С той минуты, как я оказался в цибеле, все мои сомнения исчезли. Я уже был другим человеком, жил иной жизнью. Я знал Бэрба, я помнил нашу совместную с ним работу. Мы говорили с ним об общих знакомых. Моя нынешняя, то есть земная жизнь, вдруг выветрилась из мозгов, как выветриваются по утрам неустойчивые сновидения… Я был человеком, обладающим неведомым мне багажом знаний. Я знал, что такое цибель, знал, как он устроен и как работает, знал, что такое грависил, знал принцип его действия, знал, что такое квуоли, и меня тянуло поскорее в солнечную пучину, потому что там, в городке исследователей, находился, — взгляд Дара снова застыл на одной точке, — самый дорогой мне человек…

Я молчал, боясь его прервать.

— …Наконец, мы добрались до городка. Миновав границу его защитного поля, мы въехали в огромную искусственную лайкуну. Цибель остановился и мягко лег в небольшое ложе. Мы вышли наружу.

Я огляделся. Здесь ничего не изменилось. Да и не могло существенно измениться. И хотя я не был здесь почти десять лет, но я прожил эти годы на Земле, а здесь же пролетели только десятки месяцев. В поле высокого тяготения время замедляет свой бег — таков один из фундаментальных законов пространства и времени, открытый еще в доисторические времена. Грависил, пучкующий изолинии, еще более усиливает этот эффект…

Лайкуна представляла собой огромную полость, созданную в солнечных недрах. Стены и куполообразный потолок лайкуны, раздвинутые на несколько километров, были лишены четких очертаний. Здания, в которых жили и работали люди, были рассыпаны по лайкуне и имели самые разнообразные затейливые формы. Между собой здания соединялись ровными дорожками, в которых, впрочем, не было никакого смысла. Люди перемещались внутри лайкуны «по воздуху», и дорожки имели чисто символическое значение — как дань нашему человеческому обыкновению. Вдали виднелось несколько парящих над домами квоцибелей (или как их здесь проще называли, квоцей) — дисковидных летательных аппаратов, предназначенных только для перемещения внутри лайкуны.

Неожиданно рядом с нами из клубящейся плазмы всплыл один такой квоц. Он был приготовлен именно для нас. Бэрб шагнул к нему. У меня защемило сердце — веер воспоминаний всколыхнул душу: семь лет назад я пережил здесь волнующие дни. Мы уселись в кабине, и она тронулась. Бэрб что-то начал рассказывать, но я не слышал его, я не мог его слышать. Воспоминания целиком овладели мной…

VI

Семь лет назад я прибыл сюда на месячную школьную практику. Да, я тогда был еще подростком, мне было четырнадцать лет. Нас было двадцать мальчишек и девчонок, которых собирали по всем планетам солнечной системы. Попасть сюда было вершиной мечтаний каждого школьника. Дело в том, что, хотя Солнце осваивали уже больше столетия, учащихся возили сюда очень редко. Наше светило еще недостаточно было изучено, и всякий риск старались исключать. Для школьных путешествий выбирали годы спокойного Солнца, и, тем не менее, каждая поездка сопровождалась массой предосторожностей. Мы попали под бдительное око здешних работников.

Работало тогда на станции около полусотни человек. Каждого из нас «прикрепили» к кому-нибудь из взрослых. Я достался Аиюнне…

Дар неожиданно замолк. Я поднял на него удивленный взгляд.

— Как вы сказали? — переспросил я.

— Аиюн-не, — по лицу Дара пробежала грустная улыбка. — Так звали эту девушку…

(Я сейчас, когда пишу эти строчки, испытываю некоторое затруднение. Я не могу письменно передать то слово, которое произнес Дар. Звуки «а», «и», «ю» он выговорил слитно, как единый, и, надо сказать, очень мелодичный звук. Удвоенное «нн» завершало его словно легкое колыхание струны… Как ни силен наш письменный язык, но это слово одолеть он не может… Поэтому далее я буду, сокращая, писать ее имя как Юнна).

Дар сидел, глядя в огонь, и задумчиво едва заметно улыбался. Он будто забыл обо мне.

Меня понемногу начало разбирать нетерпение. Я буркнул нечто нечленораздельное. Дар не шелохнулся…

— Ох, помню, как я напыжился тогда, — продолжил он после некоторого молчания, — когда на вводном собрании нам зачитали список кураторов. Выбор для меня, для мальчишки, оказался очень досадный. Меня приставили к молодой начинающей сотруднице. Почти всем моим одноклассникам достались здешние корифеи, и они раздулись от важности. Я же стал предметом их насмешек.

Но так продолжалось только до той минуты, пока Юнна не вышла к нам. Перед нами предстала ослепительно красивая девушка.

— Нет, — сказал Дар после небольшой паузы, — сказать, что она была потрясающе красивой, мало. Если бы я не знал, кто она такая, и случайно встретил ее где-нибудь на Солнце, я бы решил, что передо мной самое настоящее солнечное создание…

Дар улыбнулся.

— Как сказочная русалка — порождение морской пены, так и она словно была вылеплена из маленького кусочка солнца…