— Не дал ни гроша и даже не возвратил промесса! — снова заплакала она.

— Как не возвратил промесса, да разве он у него? — крикнул он.

Зыкова созналась ему, прерывая плачем свой рассказ, что она из боязни, чтобы он не передал бумаги Розену, отдала ее на сохранение Гиршфельду, а теперь последний, узнав о ее показаниях, отказался возвратить ее.

— Дура! — захрипел князь.

В карете произошла безобразная сцена, князь ругал на чем стоит Зыкову и даже два раза ударил ее. Она завизжала.

Кучер, услыхав крик, остановился. Шестов опомнился.

— Пошел! — крикнул он кучеру, высунувшись из окна. Он продолжал уже пилить ее тихо.

— Меня променяла… продала… гадина… — шипел Владимир.

Агнесса Михайловна упорно молчала. Наконец приехали в город. Возник вопрос: откуда взять денег для уплаты за карету? Князь уже довольно миролюбиво начал совещаться с Зыковой. Решили ехать к ее матери. Мария Викентьевна обругала их обоих и отказала на отрез.

— Не приготовила я еще денег вам на кареты, аристократы какие подзаборные выискались! — ворчала она.

По счастью, явился «дедушка» Милашевич и выручил из беды.

Шестов, успокоившись по вопросу об извозчике, снова сцепился с Агнессой Михайловной, но Марья Викентьевна выгнала его вон.

Он вызвал на лестницу Антона Максимовича, выклянчил у него два рубля и ушел. Домой он явился поздно ночью, совершенно пьяный и без копейки.

XXI

Повестка

Прошло полтора месяца. Николай Леопольдович уже недели с две как перебрался с дачи на свою петербургскую квартиру. Был седьмой час вечера. В семье Гиршфельдов только что отобедали и, не выходя из столовой, пили кофе Николай Николаевич Арефьев и Зыкова. Разговор, как за последнее время почти постоянно, вертелся на производимом следствии. В передней раздался звонок. Гиршфельд вздрогнул.

— Кто бы это мог быть в такое время? — вслух заметил он, взглянув на часы.

Какое-то тяжелое предчувствие сжало его сердце.

— Вероятно, князь! Он хотел зайти! — вставила Агнесса Михайловна.

Предчувствие Николая Леопольдовича сбылось. Зыкова ошиблась.

Явился местный помощник пристава, который и прошел вместе с хозяином в кабинет. На лице полицейского офицера была написана серьезная сосредоточенность. В столовой все как-то инстинктивно смолкли. Минут через десять помощник пристава с лицом, выражавшим сознание исполненного, хотя и неприятного служебного долга, вышел из кабинета, сделал снова как и при входе, общий поклон всем сидевшим в столовой в удалился, бряцая шпорами. В столовой продолжало царить общее молчание. Из кабинета через несколько минут появился бледный Гиршфельд с бумагой к руке.

— Дождались… к качестве обвиняемого… — глухим голосом произнес он, подавая бумагу Арефьеву.

Она оказалась врученною ему помощником пристава повесткой судебного следователя по важнейшим делам гор. Петербурга о явке через несколько дней для допроса в качестве обвиняемого по 1681 и 1688 статьям уложения о наказаниях.

Николай Николаевич взял повестку, мельком взглянул на нее в иронически улыбнулся.

— Пустяки! Ни с чем отъедут! — хладнокровно произнес он.

Такие следовательские billets deux были для него привычным делом. Николай же Леопольдович был потрясен. В передней вновь раздался звонок.

На этот раз это был Шестов, который быстро, по своему обыкновению, подошел к Гиршфельду.

— Это из-за тебя все, негодяй, подлец! — вдруг вскрикнул последний, и не успел тот опомниться, как он влепил ему две здоровенные пощечины.

Ошеломленный князь обвел окружающих удивленным взглядам.

— Пошел вон, иначе я тебя убью! — не унимался Николай Леопольдович, которого жена и Агнесса Михайловна держали за руки.

Шестов обратился в бегство, ворча про себя ругательства и угрозы.

Лакей Василий, преданный Гиршфельду человек, привезенный им из Москвы, небрежно подал ему пальто. Он за последнее время, зная отчасти положение дел своего барина, не жаловал князя и даже называл его, конечно заочно, прохвостом.

— Каторжник, тебе и в Сибири места мало! — крикнул Владимир из передней.

Не успел он окончить этой фразы, как Василий со всего размаху ударил его по лицу, а затем, ловко схватив за шиворот, вытолкнул за дверь и запер ее на ключ.

— Молодец! — похвалил Василия выскочивший на шум в переднюю и видевший всю эту сцену Арефьев.

Николай Леопольдович сидел на диване в столовой, молчал и тяжело переводил дыхание. После возбужденного состояния, в которое его привело появление князя Шестова, наступила реакция — он совершенно ослаб.

— Послушайте! Да ведь это не ребячество, чего вы как какая нибудь баба, чуть в истерику не падаете! — стыдил его возвратившийся в столовую Арефьев и рассказал им в передней сцену.

Гиршфельд печально улыбнулся.

— Однако, надо будет с ним помириться, он будет нужен на суде! — сообразил он вслух.

— Эк, хватили, на суде, — усмехнулся Николай Николаевич, — до суда и не дойдет. Разве может такое вопиющее по бездоказательности дело пройти судебную палату не прекращенным…

— Кто знает, на меня здесь злы многие… — сомнительно покачал головой Николай Леопольдович. — С этим миллионным делом Луганского многим я поперек горла встал, — добавил он после некоторой паузы.

— Злы, злы, а ничего не поделают, знаете русскую пословицу: сердит, да не силен.

— Ну, многие из них очень сильны! Вы, Агнесса Михайловна, — обратился он к Зыковой, — уж уговорите князя, чтобы он на меня не сердился… Объясните ему, что я был в таком положении… только что получил это проклятую повестку…

— Уговорю, уговорю, уж будьте покойны!.. — лебезила Зыкова.

— Вы его, самое лучшее, ко мне пришлите, я перед ним извинюсь и Василия заставлю у него попросить прощенья. А ловко он его! — добавил Гиршфельд уже по адресу Арефьева.

— Страсть, как ловко! — захохотал тот.

Уговорить князя Владимира оказалось не трудно, хотя по возвращении Агнессы Михайловны домой, он набросился на нее чуть не с кулаками, как она смела оставаться в том доме, где ему нанесли такое тяжкое оскорбление, и изрекал почти целую ночь и утро по адресу Николая Леопольдовича всевозможные угрозы. На другой день он побежал к барону Розену. Адольф Адольфович знал, какими-то судьбами, ранее прихода Шестова о привлечении Гиршфельда в качестве обвиняемого и потому принял это сообщение своего опекаемого хладнокровно.

— Знаю, знаю даже, что его арестуют.

— Ну! — с злобною радостью воскликнул Владимир, припоминая вчерашнее.

На этом разговор оборвался.

Барон, полагая, что он больше в князе не нуждается, так как следственное дело приняло желательный для него оборот, был с ним очень холоден и на обычную просьбу денег отказал наотрез.

— Что я вам за постоянный кассир, — даже вспылил барон, — умели прожить миллионы, умейте жить и на пятьдесят рублей…

— Ну, вы пожалуйста без наставлений! — вспыхнул в свою очередь князь.

— Прощайте! — кивнул ему Адольф Адольфович и удалился в спальню.

— Чухонец проклятый! — громко проворчал Шестов и вышел из номера Розена.

По возвращении домой он был много сговорчивее вчерашнего, и Зыковой не стоило особенного труда уговорить его поехать мириться с Николаем Леопольдовичем. Примирение состоялось в тот же вечер. Князь не сказал ему ни слова о возможном аресте, так как иначе он должен был рассказать о своем визите к барону, тем более, что Гиршфельд именно и просил его не перебегать уже более на сторону опекуна.

— Поверьте, милейший князь, что я буду для вас полезнее и окажусь благодарнее!

Князь клялся в верности.

— Да чтобы я пошел теперь к этой чухонской морде, — с азартом восклицал он. — Никогда!

— Маленькую помощь вы всегда можете рассчитывать получить от меня и от моей жены! — сказал Николай Леопольдович. — Многого у меня, поверьте — у самого нет! — печально добавил он.

Утром этого же дня он передал Стефании Павловне все деньги и билеты, и она, по его приказанию, отвезла их в банкирскую контору еврея Янкеля Аароновича Цангера на Невском проспекте и положила их на хранение на свое имя.