— «Эс контрарно а ла леи дискриминар контра куалькер персона», — цитирует мне папаша из двуязычной книжки, выпущенной городской комиссией по обеспечению равных возможностей.

Эту книжку написал я.

В эту минуту раздается телефонный звонок. Пуэрториканец орет на меня по-испански, моя собственная мать замахивается на меня из детства ножом, — ив это время секретарша сообщает мне, что на проводе мисс Рид. Это уже третий ее звонок за сегодняшний день.

— Я соскучилась, Арнольд, — шепчет Мартышка.

— Я сейчас занят. Извини.

— Я люблю тебя.

— Да-да, замечательно… Давай мы обсудим это позднее, ладно?

— Как я хочу, чтобы твой длинный член оказался в моей пизде…

— До свидания!

Что еще меня не устраивает в ней, раз уж мы начали об этом говорить? Она шевелит губами, когда читает. Серьезно. Представьте, каково мне сидеть за обедом с двадцатидевятилетней женщиной, у которой со мной роман, — и смотреть, как она шевелит губами, выбирая на газетной странице кинофильм, на который мы могли бы сходить. Я знаю, на что мы пойдем еще до того, как она сообщает мне об этом. Я читаю по ее губам! Я приношу ей книги — думаете, она таскает их со съемки на съемку для того, чтобы читать? Дудки! Она хочет произвести впечатление на фотографа, на прохожих, на совершенно незнакомых людей! Посмотрите, какая она разносторонняя! Видите эту девушку с потрясающей попкой? У нее в сумочке книга! С настоящими словами! На следующий день после возвращения из Вермонта я подарил ей экземпляр «Воспоем ныне славу знаменитым людям». Вложил в книгу карточку с надписью «Потрясающей женщине», упаковал ее как подарок, и вечером преподнес Мартышке.

— Посоветуй мне, что читать, ладно? — обратилась она ко мне с трогательной просьбой накануне. — Если я такая замечательная — как ты сам говорил, — то почему я должна быть дурой, правда?

Ну, я и решил для начала подарить ей книгу Эджи с фотографиями Уокера Эванса: она напомнит ей о детстве, расширит кругозор, поможет глубже понять свои корни (эти корни, конечно же, гораздо более интересны замечательному еврейскому мальчику, проповедующему левые взгляды, нежели пролетарской девчонке). С какой старательностью я составлял ей список для чтения! Господи, я собирался просветить ее! За Эджи следовал «Динамит!» Адамеца — мой собственный пожелтелый экземпляр, которым я зачитывался еще в колледже. Я воображал, как Мартышка будет читать эту книжку, испещренную моими пометками, которые помогут ей вычленить из текста самое главное, отличить выводы от примеров, общее от частного, и так далее, и тому подобное. К тому же книга была написана очень простым языком, и я надеялся, что она прочтет не только отмеченные мною главки, которые напрямую (как я полагал) связаны с ее детством — о преступлениях на угольных копях, — я надеялся, что Мартышка прочитает и другие главы, повествующие о том, каким жестокостям подвергался и какие жестокости творил рабочий класс Америки, дочерью которого она является.

А что, она действительно никогда не слышала про книгу, которая называется «США»?

— Блин, я вообще ни одной книжки в жизни не прочла!

И я покупаю ей Дос Пассоса в твердом переплете. Начни с простого, говорил я себе. Что-нибудь простое, но поучительное. Что позволит поднять ее на новый уровень. Ах, ты достигнешь сказочных вершин, я уверен. Тексты? У.Э.Б.Дюбуа «Душа Черного народа». «Гроздья гнева». «Американская трагедия». Любимая моя вещь Шервуда Андерсона — «Бедный белый» (заглавие должно ее заинтриговать, думал я). «Записки сына своего народа» Болдуина. Название курса? Ну, не знаю… «Угнетенные национальные меньшинства. Введение». Составлен профессором Портным. «История и функции ненависти в Америке». Цель? Спасти глупую шиксу. Избавить от присущего ее расе невежества. Превратить дочь бессердечного угнетателя в исследователя страданий и угнетения. Научить ее состраданию. Пусть она хоть немного озаботится мировой скорбью. Теперь вы поняли? Идеальная пара: она вернет жиду «ид», а я научу гоя слову «ой».

emp

Где я? Ах да. Я в смокинге. Держу в руке «дырыгую» записку, и в это время в гостиной появляется Мартышка Она купила платье специально к сегодняшнему вечеру. Интересно, к какому именно вечеру? Куда мы идем, по ее мнению — на съемки порнофильма, что ли? Доктор, это платье едва прикрывало ее задницу! Оно соткано из золотистой металлической нити и едва прикрывает ее комбинацию телесного цвета! Венчает же ее скромный вечерний наряд огромный парик — черная копна кучеряшек, из которой торчит размалеванное глупое личико. Боже мой, на что похож ее рот! Она действительно из Западной Виргинии! Дочь шахтера в городе неоновых огней. «И в этом виде она собирается идти со мной к мэру? — думаю я. — Одетая как стриптизерка? «Дырыгая»! За всю неделю не прочла и двух страниц из Эджи! Интересно, хоть картинки-го она посмотрела? Сомневаюсь, блин!

«Что же ты творишь? — продолжаю я корить себя пос-л. е того, как поспешно прячу в карман записку (завтра разорву, на клочки). — Совершаешь страшную ошибку… Послушай, ты же снял ее прямо на улице! Она же отсосала у тебя, даже не удосужившись узнать твое имя! Она торговала своей задницей в Лас-Вегасе! А может, и еще где-нибудь! Ты посмотри на нее — шлюха шлюхой! Шлюха заместителя председателя комиссии по обеспечению равных возможностей! Ты живешь как во сне! Твое общение с ней — страшная ошибка! Бессмысленное занятие! Пустая грата времени и сил!»

— Тебя что-то беспокоит, парень? — спрашивает меня Мартышка в такси.

— Нет.

— Тебе не нравится, как я выгляжу?

— Ты выглядишь чудовищно!

— Водитель! В «Пек энд Пек»!

— Заткнись. В «Грейси Меншн», шеф.

— Алекс, я получу смертельную дозу радиации — не смотри на меня так!

— Я не смотрю на тебя «так»! Я вообще ни слова не сказал!

— Твои черные еврейские глаза выдают все твои мысли, приятель. Тутти.[5]

— Успокойся, Мартышка.

— Сам успокойся!

— Я спокоен! — отвечаю я. Однако решимости моей хватает еще примерно на минуту, и я говорю: — Только, ради Бога, не вздумай разговаривать о пизде с Мэри Линдси!

— Что?!

— Что слышала! Когда мы войдем туда, не вздумай рассказывать о своей пизде первому встречному! Не хватай Большого Джона за шланг, пока мы не пробудем там, но крайней мере, полчаса, ладно?

В этот момент водитель вдруг издает звук, похожий на скрип тормозов. Мартышка в ярости отодвигается от меня и начинает дергать заднюю дверцу:

— Я буду говорить, что захочу, делать, что захочу, и надевать, что захочу! У нас свободная страна, хрен жидовский!

Вам бы видеть тогда, как посмотрел на нас шофер, высаживая из такси. Оказывается, его звали Менни Шапиро.

— Буржуи сраные! — кричит он. — Шлюха нацистская!

И газанув так, что в воздухе сразу повисает запах паленой резины, исчезает за поворотом.

emp

С садовой скамейки, на которой мы сидим, отлично виден ярко освещенный вход в «Грейси Меншн»; одна за другой подъезжают машины с приглашенными на прием членами новой администрации. А я сижу, глажу ее руку, целую ее в лоб, прошу ее не плакать. Это я во всем виноват. Да-да, я хрен жидовский, прости меня, Прости, прости, прости…

— …все время ко мне придираешься — даже во взгляде твоем сплошные придирки, Алекс! Когда ты приходишь вечером… Алекс, я весь день думаю только о тебе, я умираю без тебя! И вот ты приходишь, я открываю дверь — и твои чертовы глаза сразу начинают выискивать, что во мне не так! А если я вдруг имею неосторожность открыть рот, то у тебя на лице сразу появляется это ужасное выражение! Понимаешь, я не припомню минуты, когда бы на твоем лице не было написано: «Сейчас эта глупая пизда сморозит очередную ахинею!» Я говорю: «Без пяти семь», а ты думаешь: «Боже, как она глупа!». Видишь ли, Алекс, я не безмозглая, и я не пизда! Да, я не заканчивала этот! вонючий Гарвард, но я не безмозглая пизда! И не смей мне больше указывать, как я должна вести себя при каких-то Линдси! Да кто они такие, эти Линдси?! Какой-то чертов мэр и его жена! Мэр хренов! Если ты забыл, то могу напомнить: я была замужем за одним из богатейших людей Франции уже в восемнадцать лет — я обедала с Али-Ханом, когда ты в своем вонючем Ньюарке щекотал пипки своих еврейских подружек!