Волосы спутаны, лицо измученное, глаза опущены.

Как завороженный, он слушал пояснения, вопросы и ответы, не в силах отвести глаз от женщины из Советского Союза. Он не мог удержать возгласа, когда ввели сильно потрепанного Малко.

В гробовом молчании мужчины прослушали заключительные слова комментатора, затем, по-прежнему храня молчание, Гончаров выключил видеоскоп.

– Через час этот фильм будет передан в Москву через спутник связи, – убитым голосом проговорил он. – Его увидят наши товарищи. Как ты сам понимаешь, они напряженно следят за событиями в Кабуле. Кстати, очень скоро от нас начнут поступать телексы, – я просил шифровальщика не отходить от аппарата.

– Когда это снимали?

От волнения голос Мавроса звучал глухо, в глазах у него стояли слезы.

– Не более часа тому назад. Прямо оттуда они явились сюда. Только они сами не знают, что у них снято на пленку. Да и никто не знает...

– Как ее арестовали? Почему?

– Неизвестно. У журналистов из телевидения уже давно была назначена встреча. Чистейшая случайность. Не будь их, мы вообще ничего не знали бы... ХАД с нами не откровенничает.

Дрожащей рукой Элиас закурил сигарету.

– Схожу-ка я к Тафику, – промолвил он. – Он – неплохой мужик. Надо выручать Наталью!

Алексей Гончаров строго посмотрел на него.

– Нет, товарищ! Не надо ничего делать. Для нас лучше всего будет, если они быстро умрут. Оба.

Глава 16

Элиас Маврос с ужасом посмотрел на офицера КГБ. Впервые за все время их знакомства они совершенно не понимали друг друга. Овладев голосом, грек мягко, но настойчиво проговорил:

– Товарищ! Я согласен в случае с американцем, но мы не можем оставить Наталью в руках хадовцев. Ты можешь себе представить, что они с ней сделают. Они хотят знать, откуда у нее эта аппаратура. Они на куски ее изрежут! Это наш товарищ, она ничем не провинилась, просто выполнила свой долг. Да как же после этого я посмотрю другим в глаза?

Алексей Гончаров бессознательным движением достал из-под письменного стола бутылку водки, наполнил две стопки, одним духом опорожнил одну из них и сказал:

– Товарищ Элиас! Ты знаешь мое уважение и дружеское расположение к тебе. Постарайся понять: дело не только в Наталье, но и в нас... Если она заговорит, афганцы отшатнутся от правительства моей страны. А кто будет расхлебывать кашу? Ты и я. Но ты-то можешь вернуться в Грецию, в худшем случае тебе будет запрещен въезд в Советский Союз. А вот меня отзовут в Москву и отдадут под трибунал: им понадобится козел отпущения. Хотя бы для того, чтобы можно было сказать афганцам, что у разведслужб вышла осечка. Приедет какой-нибудь министр, принесет Наджибулле извинения, меня расстреляют, и все вернется на круги своя...

– Значит, ее нужно спасти! – возопил Элиас Маврос. Сидевший в тени Гончаров покачал головой.

– Нужно было бы. Но сделать это невозможно, не выдав себя с головой. И тогда станет совсем уж скверно, потому что оба мы окажемся в Пул-э-Шарки... Отнюдь не для того, чтобы развлекаться там светскою беседой!

Элиас Маврос обхватил голову руками. Он понимал, что советский коллега прав. У них в руках оказалась граната с выдернутой чекой. Но в то же время, внемля громкому голосу чувств, он не мог махнуть на все рукой и сесть в первый самолет, вылетающий в Новый Дели. Он поднял голову.

– Воздушный мост между Москвой и Ташкентом по-прежнему действует?

– Да. А в чем дело?

– А если удастся вытащить их оттуда и посадить в первый же самолет, прежде чем из них выжмут признания? Можно ведь что-то придумать, и улик никаких не останется...

Офицер КГБ насмешливо усмехнулся.

– А что, у тебя найдется несколько танков, товарищ? Элиас Маврос пожал плечами.

– Нет, но у меня есть идеи и доверие многих людей из местных.

– Ты засветишься или того хуже!

Старый активист Коминформа махнул рукой: а, была не была! В шестьдесят восемь лет это не имело никакого значения... К тому же, сердце ему согревала мысль, что он может оказать последнюю услугу Советскому Союзу, хотя бы подвергаясь огромной опасности. Он встал с места.

– Нельзя терять времени! решительно бросил Маврос. – Наведи справки о движении по воздушному мосту. Когда взлетают "Илы"?

– Зависит от погоды. Как правило, в первые послеполуденные часы.

– Ты мог бы дать мне одну из посольских машин?

– Нет.

Коротко и ясно!

Элиас Маврос встрепенулся и пошел к дверям. Гончаров окликнул его:

– У тебя есть идея?

– Есть!

– Какая?

На лице старого грека мелькнула столь характерная для него насмешливая улыбка.

– Скажу тебе при условии, что ты не откажешься помочь мне, азиз рафик!..

Малко казалось, будто он уже мертв, и в то же время – будто в кожу ему впивалось бесчисленное множество игл. Вот уже в течение трех часов его держали, обвязав веревкой, в большом чане ледяной воды, посреди крошечного дворика в углублении здания, где помещались камеры и допросные помещения. Тело его остыло, вероятно, до 30 градусов, так что временами он впадал в какое-то беспамятство, полностью лишаясь способности мыслить связно. У него было одно желание: чтобы муки его прекратились. До него смутно доносился разговор рядом с ним, потом в ухо ему крикнули:

– Какое у тебя было задание в Кабуле?

Даже если бы он хотел ответить, он не мог бы пошевелить губами. Послышалось недолгое перешептывание, и веревка, не дававшая ему утонуть, натянулась. Прикосновение холодного воздуха к коже показалось ему теплом, а когда его принялись растирать жесткой холстиной, он закричал от боли.

Малко был сломлен. Он двигался, как во сне, когда его ввели в комнату, показавшуюся ему нестерпимо жаркой, растерли другим, подогретым, полотенцем и одели. Затем ему насильно влили в рот крепчайшую водку. После этого он с усилием открыл глаза и увидел довольно просторное помещение, одна из стен которого была увешана жуткими орудиями пытки: свитыми из железной проволоки жгутами, дубинками, резиновыми бичами. Раздался вопль. Он оглянулся.

Двое держали человека, прижимая ему плашмя ладони к стене, и деревянной дубинкой били ему по пальцам, поочередно раздробляя на них суставы.

Малко не успел выразить свое негодование. Его уже подталкивали в спину, перегоняя в другую комнату, нечто вроде железной клетки размером два на три метра, обложенной по сторонам листовым железом. Дверь за ним затворилась и настала мертвая тишина – вопли истязуемого сюда не проникали. Он огляделся. В клетушке стоял металлический стул и столик, на котором помещалось нечто, напоминавшее пишущую машинку, от которой тянулись электрические провода.

Двое подручных полковника Тафика привязали Малко к стулу, прикрепили металлический зажим к левой груди, второй – к ноздре, а третий – к мочке уха.

Электроды! Один из палачей схватил его за щиколотки и с силой прижал ему ступни к мокрому полу. Полковник Тафик стал перед ним.

– Здесь никто не услышит твоих криков. Спешить нам некуда. Что тебе поручили делать в Кабуле?

Малко потряс головой. Он хотел сказать "ничего", но губы не слушались его. И тут ему показалось, что сердце придавила огромная тяжесть. Все тело его затряслось, руки и ноги судорожно дергались. Казалось, еще немного – и мозг его взорвется. Терзаемый током, он начал кричать, между тем как палачи внимательно наблюдали за ним. Вдруг пытка прекратилась. Он обвис, как порожний мешок, на стуле. У него было ощущение, что от бешеных ударов сердца лопнет грудная клетка, что мозг его еще кипит.

– Кого должна была убить твоя сообщница?

Эти слова прокричал Тафик, стоявший прямо перед ним.

Малко пошевелил губами, желая сказать "не знаю", но из его рта не вылетело ни звука. Он ничего не ел со вчерашнего дня и испытывал необыкновенную слабость.

– А-а-а!

Сам того не замечая, он вновь начал кричать. Вновь электричество пронизывало его тело, превращая его в дергающуюся, как на ниточках, куклу. Он не был бы в состоянии сказать, сколько времени это длилось. Перед его глазами вспыхивали ослепительные сполохи.