Точно, подумал Ленька, школу бы надо. Прежняя сгорела во время войны, когда шел бой за Елунино. Говорят, в ней тогда много беляков засело и партизанам пришлось выбивать их оттуда бомбами.

Ленька вдруг припомнил разговор Лыкова с дядькой Акимом там, у сельсоветской коновязи, когда Ленька потерял мешочек с солью и плакал. Тогда Лыков тоже говорил о какой-то школе. Ленька спросил дядьку Акима об этом. Тот даже обрадовался:

— Вот-вот! Правильно. Есть думка у нас такая. Хорошая думка: открыть в нашем селе школу. И не простую школу, а особую, трудовую, где бы ребятня, навроде тебя вот, сиротки да бедняки, не только грамоте училась, а и мастерству какому-нибудь. Ну там столярному и плотницкому, или, скажем, сапожному, а то и кузнечному. Мало ли какому нужному делу...

Дядька Аким примолк, задумавшись, а Ленька привстав на локте, глядел в его лицо выжидательно.

— Ну, дядь Аким... Дальше-то что?

— Дальше-то? Вот мы с Лыковым и мозгуем, как за это сподручнее взяться. Ить дело — не тяп-ляп топором. Помещение нужно, учителя, инструмент всякий. А главное, чтобы сельчане поддержали нашу заботу — им ведь школу-то содержать, своими деньгами, хлебом, дровами.

— А вдруг не согласятся?

— Не должно... Мы уже со многими перетолковали. Будто согласны. Да и как тут отмахнешься, ежели в селе нет ни одного стоящего мастера-умельца: ни столяра, ни сапожника, ни скорняка. Один кузнец, да и тот не золотой руки. А для новой жизни нам, Леньша, и новые работники нужны, хорошие и много. Чтоб при каждом деле стоял умелец на пользу и на радость людям.

И снова приумолк дядька Аким. Ленька глянул на него и увидел, как дрогнули его губы под усами и растянулись в широкую улыбку.

— Чего ты, дядь Аким?

— Эх, хорошо!.. Самый высокий и большой дом поставим под школу. Чтоб с любого конца села видна была. Деревья вокруг насадим, цветочков. Дорожки песком усыпем, чтобы, значит, грязи не было... Это я в Екатеринбурге видел... И окна большие, на все стороны. Обязательно. Пусть солнышко с утра до вечера глядится в них...

Ленька слушал, притаив дыхание, и тоже улыбался: красиво! Ну дядька Аким! В самом деле здорово придумал: дорожки песочком! Ишь, загнул куда! Только когда это будет! Не все сельчане одинаковы, не все послушают дядьку Акима и Лыкова. Такие, как Заковряжины, и копейки не дадут, не то что... По ним, хоть все село сгори, лишь бы их двор остался.

Ленька вздохнул и уже вслух произнес:

— Хорошо бы... Я б тоже грамоте научился, читать, а то и писать... И... и плотничать бы... Сам бы дома ставил. И себе бы с девчонками... Только когда это будет!..

Дядька Аким встрепенулся:

— Для тебя — скоро. Может, к осени уже. А вот я всю жизню промечтал и — впустую. Хотел кузнецом стать. Спал и видел себя в кузне, в фартуке, с молотом в руках... Помню, все тятьке надоедал: отдай да отдай учеником к кузнецу. Тот, бывало, погладит меня по голове, скажет: «Отдам, .отдам, Акимушко. Токо подрасти маленько. А то, вишь, руки у тебя что камышинки — тонкие. Да ешь поболе щей и каши». Ел, что было, а после каждый раз себе руки щупал — окрепли или нет... Да... Остальное бы и забыть впору, да никак не забывается. Будто вчера все было... Не повел меня тятька в кузню. Утонул. Угодил в полынью вместе с лошадью — сено по весне перевозил из-за реки. Остались мы с маманей пятеро. Я — самый большенький, двенадцатый годок только-только стукнул. Голодно, холодно. Что делать? Пошел наниматься к кузнецу. Тот поглядел на меня, захохотал, взял за плечи, повернул к двери и вышиб пинком на улицу.

— Гад…

Ленька уже не лежал, а сидел, повернувшись к дядьке Акиму.

— А потом? Потом что?

— А что потом? — вздохнул дядька Аким.— Потом нанялся к одному мужику в работники, к нашему богатею Голядкину, и пробатрачил всю молодость свою. На пашнях да покосах... Не получилась жизнь, нет... А мечтал, все время мечтал о хорошей доле, о своем заветном... Наломаюсь, бывало, на пашне, ногой-рукой не пошевелить, упаду спать, а сам хоть чуток помечтаю, хоть маленько в радости покупаюсь. Будто я уже не какой-то там батрак, а кузнец и обучился ремеслу в кузнецкой школе.

Дядька Аким тихо и грустно засмеялся.

— Ить придумал же: кузнецкая школа! Где откопал, где услышал?.. Ну да бог с ним... Так вот, я, значится, добрый кузнец и такие ли штуки кую — на диво. Народ так и валит ко мне со всей волости — работу несет. А я знай себе постукиваю молотом. Легко, весело, споро. Старый кузнец, тот, что выпнул меня, совсем обнищал — нету у него работы. Приходит это ко мне да в ножки — бух:

«Прими,— говорит,— хоть подручным. Прости и прими, Лкимушка». Я зла не таю: иди работай. Только, мол, вперед не злобствуй, не обижай народ: все хотят жить, не один ты... Вот так и тешил себя, а жизнь-то вот она — прошла. Может, для других, для таких вот, как ты, доброе дело сделаю. Одним этим теперь живу...

Луна уже давно спряталась за раскидистыми ветлами, что толпились на той стороне луговины. Откуда-то выполз туман и потек в низинки, будто снятое молоко, укрывая травы и кустарники. Тишина, только один перепел ласково и монотонно уговаривал Леньку: «Спать пора, спать пора...» Ленька улыбнулся и сонно пробормотал:

— Пора... Скоро утро...

С той ночи уже прошло полторы недели, а воспоминания о ней так и остались в памяти. Нет-нет да и вспомнит он про дядьки-Акимову жизнь, про мечту его, про школу. Вот и сейчас лежит Ленька на возу, грызет соломинку, а сам снова думает о чудной дядьки-Акимовой школе, и трепетно замирает сердце: а вдруг и вправду будет такая школа в селе?..

Новый удар грома прогрохотал где-то совсем близко. Ленька вздрогнул и оглянулся: клубящаяся сизая туча уже дымилась над бором и, расширяясь, медленно ползла за ними вслед.

— Дядь Аким, не успеем, — встревоженно  проговорил Ленька. — Гляди, вон уже катит какая. Дядька Аким кинул быстрый взгляд.

— Успеем, Леньша.— И торопливо понужнул коня.

Глава 11.

ВЫСТРЕЛЫ В СПИНУ

После сенокоса Ленька на радостях обежал полсела — соскучился. Первыми, к кому наведался Ленька, были, конечно, Шумиловы. Теперь он жил далековато от них, хотя на той же улице, но почти на краю села. И самое неприятное: надо было проходить мимо заковряжинского двора. Сначала Ленька думал обойти его как-нибудь стороной, но потом махнул рукой и решительно пошагал улицей. Он не то чтобы боялся Заковряжиных, а просто не хотел с ними встречаться. Еще издали он стал присматриваться: нет ли там кого? К счастью, улица была пуста. Но стоило Леньке поравняться с заковряжинскими воротами, как вдруг калитка распахнулась и на улицу вылетел Яшка, видимо торопился куда-то. Увидел Леньку, ойкнул, будто повстречался с каким-нибудь Быниным вурдалаком, и рванул обратно, во двор, взвизгивая:

— Маманя, маманя!.. Тама Приблудный!..

Ленька усмехнулся, несколько польщенный: ишь деранул! Возле своего дома испугался, трусляк! Однако Ленька и сам на всякий случай прибавил шагу. Выскочила Заковряжиха, закричала:

— Чо бродишь тута, ирод? Гляди — оборву уши!

Ленька по привычке, услышав этот знакомый голос, вздрогнул, вжал голову в плечи, но тут же распрямился и вдруг, сложив длинную дулю, ткнул ею в сторону Заковряжихи:

— На вот выкуси, контра ползучая!

Заковряжиха от неожиданности и изумления онемела и только хватала воздух губастым ртом. Ленька захохотал и вбежал в калитку Шумиловых.

Варька возле крылечка мыла в ведре кринки. Она за эти недели повытянулась и стала еще задиристей. Ленька подошел к ней, по-доброму руку подал:

— Здоров, Варька! Митрий-то дома?

Варька сначала  было улыбнулась обрадованно, но тут же  вдруг  по-старушечьи   подобрала  губы  и   отвернулась: Ленька удивленно поднял брови:

— Ты чего это? Чего такая?

— Какая?

— Важная. Будто разбогатела.

— Какая уж есть... Тебе-то что?.. А Митя дома. Обедает. С Лыковым. Только что приехали откуда-то. Иди.