Я открыл глаза. Я видел это тысячи раз, но каждый раз какое-то непонятное потрясение происходило со мной. Каллипига стояла передо мной с обнаженной грудью. Два темных острых соска выжидающе смотрели на меня. Да, на этих клавишах можно было печатать сколько угодно. Я улыбнулся. Каллипига смотрела на меня сконфуженно и беззащитно, словно я мог отвергнуть ее или осмеять. Я надавил на одну клавишу пальцем.

— Ноль, — сказала Каллипига.

Я надавил на другую.

— Единица… Ноль… Единица… Ноль… Единица… Глобальный человек, ты очень приятно печатаешь, но никакой информации от такой последовательности нулей и единиц ты не получишь. Слушай себя и повинуйся себе.

Я начал нажимать клавиши, как мне казалось, в полнейшем беспорядке. Но Каллипига остановила меня.

— Посмотри, что получилось.

Она хлопнула меня по рукам и повернулась спиной. Там значилось:

БОГ РАСПЯТ.

Она снова повернулась ко мне. Глаза ее меняли цвет. Только что были черными, и вдруг стали пепельными. Она и будет менять их цвет, пока не остановится на соответствующем для данного момента, по ее мнению.

— Получилось?

— Получилось… — Я снова разрывался, но лишь мгновение.

— Давай еще!

Надавливание “клавиш”, поворот Каллипиги.

БОГА НЕТ!

Начал меняться и цвет ее волос. Обычно она предпочитала рыжий, огненный. А сейчас становилась черноволосой, и кожа ее смуглела.

— Давай, давай! — тормошила она меня.

Я отпечатал еще одно сообщение самому себе:

Я ТВОЙ БОГ, ГЛОБАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК!

Она была права. Без Бога я мог жить, а без нее — нет.

— А твой приятель, Марк Аврелий, дурак! — сказала она беззлобно.

— Да какой он мне приятель?

— Приятель, а как же… Сколько раз пьянствовали вместе!

— Скажешь тоже… До него тысячу восемьсот лет.

Я уже не печатал, а лишь ласково поглаживал сам печатающий механизм, который мог принимать информацию только в двоичном коде: ноль — единица; плюс — минус; да — нет.

— Ну и сказанул он насчет погружения. Какой смысл погружаться в себя, правда ведь? Лучше погружайся, глобальный человек, в меня. И насчет соития он врет, Не просто трение это друг о друга, как он выразился, известных органов тела. Правда ведь?! Правда?!

— Правда, Каллипига, правда.

Она всегда была права, моя Каллипига.

Глава сороковая

Она стояла в лунном свете и светилась какой-то неземной красотой. Но холодом повеяло на меня от ее красоты.

— Поговорим, — предложила она и села на завалинку. Пристроился рядом и я, но так, чтобы нечанно не коснуться ее. Я уже чувствовал, что это будет ей неприятно. — Ты, верно, полагаешь, что любишь меня?

— Да, — сказал я с тоской.

— И мне тоже показалось, что я люблю тебя.

— Нет, нет, не показалось! — воскликнул я. — С чего бы это тебе могло показаться?

— Знаешь, меня однажды любил некий виртуальный человек. Это была мука. И для него, и для меня. Любить женщину может только простой человек, но не всемогущий, вроде него или тебя.

— Да какой же я всемогущий?

— Припомни, что ты делаешь со Временем. Ты просто не осознаешь своего могущества. Да и странное оно у тебя, не такое как у виртуального человека. Тот мог быть кем угодно и чем угодно. Но только не собой.

— Но я-то являюсь самим собой.

— Это тебе только кажется, глобальный человек. Вернее, это пока ты рядом с Сократом. Рядом с ним многие становятся лучше, а как только отходят, так снова превращаются в прежних.

— И чем же я был плох “прежний”?

— Да не был ты вовсе! Вот в чем дело.

— Как это не был?

— Да так. Ты только рядом с Сократом и стал. И то все время припоминаешь чужие жизни и живешь ими. А я хочу любить простого человека, который родился, имеет имя и когда-нибудь умрет.

— Да я хоть сейчас ради тебя умру!

— Нет, не сможешь, — с печалью в голосе сказала Каллипига. — Ты бессмертный…

Чувствовал я, чувствовал, что во мне скрыта какая-то тайна! Жаль только, что не мог ни осмыслить, ни понять ее.

И тогда я чуть снова не провалился то ли в сон, то ли в бред, то ли в жизнь.

— Нет, — сказал я вслух, — только не в жизнь, только не в чужую жизнь!

— Если бы в одну, а то ведь во всех сразу, — уточнила Каллипига.

— Я не понимаю.

— А я, думаешь, понимаю? Да и никто не понимает.

— Что же делать?

— Ничего.

Она нагнулась и поцеловала меня в губы. И я тотчас же стал богом, но только на миг, потому что Каллипига поднялась и скрылась в дверях Сократовского дома, самого благополучного дома в Сибирских Афинах.

Мне-то идти было некуда.

Я огляделся. Оголенными ребрами торчала крыша Критонова дома, разобранная Сократовскими сыновьями. Но сам дом из кирпича еще стоял крепко. Где-то нехотя залаяла собака, но быстро угомонилась. Звезды бесстрастно поблескивали в вышине. Тишина и покой. Все было до того хорошо, что мне захотелось повеситься.

И я пошел к сараям, у которых не было задних и боковых стен, но вовсе не за веревкой, а так, проветриться.

Что-то не то происходило со мной. Я так и не узнал, что такое Пространство и Время. Дельфин Бим утверждал, что я еще не родился, а значит, и не знаю, что такое Жизнь. Но я еще и не умер, следовательно, и Смерть мною пока не понята. Что уж говорить о боге? Ничего я не узнал, ничего не достиг. И Каллипига, даже находясь рядом со мной, словно бы отдалялась на бесконечное расстояние.

Зачем тогда я существую хоть и каким-то странным и непонятным для меня образом? Для чего я? Какой смысл во всем, что со мной, да и со всеми другими, происходит? И о чем это говорил Сократ со славным Агатием?

Вопросы теснились в моей голове, так что ответам там уже и места не оставалось.

Передо мной расстилалось болото, а где-то там, впереди, светилось окошко Храма, где жил Дионис со своею несравненною Ариадной.

Зайти, что ли, к нему, подумал я, и пошел. Я шлепал по воде босыми ногами, спотыкался о кочки, но ни разу не упал. Дверь Храма на Болотах никогда не запиралась, и я вошел без стука.