— Стоп! — Ириска вскочила и бумерангом склонилась над безмятежным Раулем. — Но ведь я… я… Но ведь третий министр мёртв?

— Почему ты решила, что третий министр мёртв?

— Ты сам сказал!!!

— Я? Не может такого быть!

— Ты сказал, что я должна сама уничтожить чёрного котёнка…

— Совершенно верно.

— …Потому что он и есть третий министр!

— Учись слушать, девочка, ЭТОГО я тебе не говорил.

— Но…

— Я уже не раз замечал, что ты рисуешь картинку и веришь в неё, додумываешь события и поступки других людей. А реальная жизнь остаётся побоку. Жёсткое наказание ждёт тех, кто подменяет реальность картинкой. Ты проговариваешь фразы за людей из картинки, а потом обижаешься, что они не прозвучали. Ты обязала сказать волшебные слова, не известив о них никого. Чего же удивляться, когда реальные люди говорят совсем иное или отмалчиваются. Когда они совершают не те поступки, которые ты им придумала.

Всё! Счастья как не бывало. Тяжёлая депрессуха радостно вертелась поблизости, забираясь на хрупкие Ирискины плечи. Единственный человек, способный понять и утешить, наотрез отказывался понимать, а вместо этого жестоко давил, как придавливают знойной летней ночью зудящего комара.

— Но тогда… Зачем мне было убивать?

— Проверка лояльности и тренировка. Кто там сказал из ваших: "Тяжело в учении, легко в бою"?

— При чём тут это? — распалилась Ириска.

Этот парень ответит на все вопросы. Прямо сейчас! И не только на вопросы. Кто-то должен заплатить за пару бессонных Ирискиных ночей.

— Остынь, — устало сказал Рауль. — Смерть последнего министра — исключительно твоё дело. Второго шанса не будет. Панцирная Кошка немедленно растерзает любого, на кого укажет потревоженный и неубитый министр. Я должен быть твёрдо уверен, что ты не облажаешься. Теперь я уверен. Если ты сумела изничтожить котёнка, весь вид которого вызывал жалость и сочувствие, то мяуканье взрослого кота тебя не остановит.

Ириска уже не слушала. Она уходила прочь. Она не желала оставаться с субъектом, отправившим на тот свет безвинного котёнка просто так, для тренировки. Отправившим её, Ирискиными, руками. Мир держался на обмане, держится и будет держаться. Даже великие идеи разъедаются ложью, как цветущее яблоко пожирает изнутри противный червячище.

— Метко, метко, метко судьба стреляет редко, редко, редко. Не попадает… — грустно падали звуки с верхних этажей. — Детка, детка, детка…

— Я не твоя кокетка, — песню пришлось оборвать неправильно, словно это могло хоть чем-то помочь.

Девочка гуляла по городу до глубокой ночи. Неясными тенями мелькали мимо прохожие. Загорались и погасали окна. Трещала неоновая реклама. Мерцали в недостижимой глубине неба неяркие звёзды, а уличные фонари укутывали Ириску холодным сиянием.

В двадцать два сорок три Ириска поклялась никогда больше не вспоминать о Пятом Переулке.

Глава 20. Серая стройка

Клятву Ириска держала твёрдо. Целых двое с половиной суток. Но, решив последний пример по алгебре и отстранившись от зудевшего и искавшего подсказок класса, Ириска вдруг отчётливо поняла, что долго не выдержит. Её и до этого тяготили раздумья, что скоро придётся поступать куда-то. И в этом "куда-то" учиться, учиться и учиться. А, закончив "куда-то", работать, работать и работать. Интересно, скоро ли придёт тот день, когда на улицу вместо Ириски выберется мёртвое существо с пустыми глазами, чтобы продолжать крутиться в водовороте скучных людей и плоских событий? А что, если попытаться успеть к Пятому Переулку чуть раньше того дня? И без всякого Рауля. Что, если попробовать прорваться к синеве самой? Ириска не считала себя особой, способной лишь плыть по течению.

— Завтра я поправлю чулочки, завтра завяжу все шнурочки, потому так клинит, потому что ты душишь, — радио предлагало начать новую жизнь со следующего рассвета.

Последним уроком значилась физкультура. На неё можно было не ходить. Ириска и не пошла. Она медленно фланировала по улицам. Ходила кругами. Невидимые круги сжимались, всё ближе подбираясь к заветной арке.

Впереди, уцепившись за руку разряженной мамаши, голосил малыш. Настойчиво требовал "Сникерс". Мама тревожно оглядывалась по сторонам. То ли наблюдала за реакцией народа, то ли уже сдалась и искала ближайший киоск с желанным лакомством. Ириску она не видела. Девочка шла за ней след в след. Ребёнок орал всё громче и начинал выводить из себя не только несчастную мамашу, но даже Ириску. Донельзя хотелось подбежать и, вцепившись в волосы, рвануть вверх, так рвануть, чтобы негодник вякнул, да и замолк, напугавшись.

Перед глазами возникла призрачная картинка Рауля.

"Заметь, Ириска, — сказал нарисованный Рауль, — большинство взрослых остаются детьми. Кто сказал, что дети — это счастье? Даже если они и цветы жизни. Цветы — они разные. Колючие розы. Приставучий репейник, у него ведь тоже есть бутон. Или жгучие, как крапива. Посмотри, взрослые тоже капризничают и злятся, если о них забыли, если играть позвали кого-то другого, если не им купили желанную вещичку. В принципе, нет разницы между сникерсом и автомобилем. Ребёнок не может купить сникерс, а мама может. Зато она, скажем, мечтает увидеть Париж. А тот, кто Париж видел, думаешь, не найдёт причин, чтобы поогорчаться. Человек становится взрослым, когда перестаёт просить и берёт сам. Причём, не ворует, как варенье из шкафа. И не отбирает, как пацаны у малолеток. Нет, берёт законно. Впрочем, у всех, как ты помнишь, свои законы".

Ириска тряхнула головой, прогоняя призрачный образ. Сказал бы так сам Рауль? Настоящий, не нарисованный. Вот бы знать.

Надоедливый малыш исчез вместе с мамашей. Скорее всего, за стеклянными дверями "Гастронома". А перед Ириской предстала арка. Она угрюмилась заброшенным тоннелем. Недолго думая, Ириска нырнула под тёмные своды. Вот и всё. Так просто. Ещё несколько шагов, а потом главное, не обращать внимания на деревянные домишки и узкие улочки, манящие свернуть с пути. Так просто — дойти до Пятого Переулка. Перед Ириской вырастет небольшой холмик, пока ещё пустой. А над ним, до самого горизонта, только синее-синее небо.

Ириска не знала, что произойдёт, когда она пройдёт весь путь. Сейчас для неё главным было — понять, что она может прокладывать дорогу сама. Хоть к звёздам, хоть к Пятому Переулку.

Свод арки раскрылся, выпустив девочку во двор.

Никаких деревянных избушек. Прямо перед ней за решётчатым забором разрасталось гигантское строительство. Этаж за этажом в небо возносились стены, выложенные из ровненьких кирпичей, с провалами окон. Подъёмный кран, тревожно гудя, поднимал вверх лоханку с цементом. Внизу два рабочих тащили в носилках всё тот же цемент.

Цемент был всюду. Пятнами лежал на комбинезонах строителей, выплёскивался из носилок, покрывал тончайшим слоем асфальт, землю и траву. Листья на деревьях тоже были не красные и не жёлтые, а мертвенно-серые. Изредка ветер обрывал несколько листьев и они пластинками падали на асфальт, где под каблуками прохожих перемалывались в цементную крошку.

Ириска закашлялась. Ей казалось, что и воздух пропитался цементом, что прямо сейчас цемент забьётся в нос, в уши, в горло и глаза, а потом застынет, превратив девочку в неподвижную статую.

Ветер дул всё сильнее. Цемент из прорванных мешков стелился по двору серой пургой, изредка сбиваясь в невысокие пылевые смерчи. Заслонив глаза от колючего порошка, Ириска стала пробираться вдоль забора. Ещё жила надежда, что, изничтожив первый и второй переулки, злобные строители пощадили остальные. Что третий переулок продолжает заманивать переливами, а дома четвёртого не утратили способность оборачиваться колонками, извергающими оригиналы, а не ворованные перепевки.

Однако за стройкой расстилался другой двор, тоже усыпанный цементом. Цементные брызги покрывали лавочки и качели. Грязными каплями висели на запорошенных окнах. Пупырчатыми кляксами растекались по давно не штукатуренным стенам. Строительство было грандиозным, вот и не жалели цемента. Пятиэтажки угрюмо щурились, стараясь забыться в серой дрёме, а над крышами расстилалась сплошная серая пелена, словно жестокий ветер зацементировал и само небо.